— Презерватив.
Он выругался, протянул руку и резко распахнул ящик на ночном столике. Он порвал первый презерватив, надевая его на себя. Ругаясь еще яростнее, он замедлил движения, больше заботясь о втором. Когда тот был благополучно водружен, Данте вошел в нее снова, затем приостановился, прижав ее своим весом, и их напряженные тела вместе содрогнулись от облегчения. Слезы скатывались по ее лицу. Это не было оргазмом, это было... чистое освобождение, как будто неумолимая боль внезапно исчезла. Это было завершение — не сексуальное, но какое-то более глубокое, словно некоторая часть ее самой отсутствовала и внезапно вернулась на место.
Она почувствовала себя наполненной, хотя не подозревала, насколько была пустой; почувствовала себя накормленной, хотя не знала, что была голодна.
Он приподнялся, поддерживая свой вес на руках и отодвигаясь, затем естественно двинулся вперед медленным, глубоким толчком.
— Не плачь, — бормотал он, целуя слезы на ее влажном лице.
— Я не плачу, — сказала она. — Это так.
— А.
Он произнес это таким тоном, будто понял, и возможно так оно и было. Он перехватил ее пристальный взгляд и удерживал его, двигаясь в ней, вызывая ее отклик и входя все глубже. Она одновременно была и расслаблена, и напряжена: расслаблена, потому что знала, что он не собирается оставлять ее, напряжена — от растущего удовольствия.
Это случилось быстрее, чем она считала возможным. Вместо того, чтобы просто медленно воспарить вне пределов досягаемости, она молниеносно достигла мощных ощущений, ревущих во всем теле. Данте соскользнул со своей собственной цепи, задвигался быстро и глубоко, и последовал за ней.
Когда к Лорне вернулась способность дышать, она открыла глаза, и первым, что увидела, был огонь. Каждая свеча в комнате горела.
***
— Скажи, почему ты отвергала свой дар?
Ее голова покоилась на плече Данте, они лежали сплетенные друг с другом, только что оправившись от чувства такого опустошения, что в течение долгого времени ни один из них не мог разговаривать. Вместо этого они медленно поглаживали друг друга, заменяя слова прикосновениями, даря подбадривание, уют и тихую радость.
Она вздохнула, впервые в жизни чувствуя небольшую отрешенность от недовольства своим детством.
— Думаю, ты уже знаешь. Это не новая история и не интересная.
— Возможно. Так или иначе, расскажи мне.
Она улыбнулась в его плечо, довольная, что он не стал раздувать из этого нечто грандиозное, хотя улыбка исчезла почти с такой же скоростью, как и расцвела. Разговор о матери был труден, даже несмотря на то, что прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как она видела ее в последний раз. Возможно, это никогда не будет легко, но, по крайней мере, боль и страх стали менее ощутимыми.
— Было плохо, но многим детям еще хуже. Единственная причина, по которой она не сделала аборт, это ежемесячное пособие. Она говорила мне об этом каждый месяц, когда получала его. Трясла передо мной конвертом и говорила: «Это единственная причина, по которой ты живешь, ненормальная». Этот чек помогал ей доставать наркотики и выпивку.
Он ничего не сказал, хотя его рот сжался.
Ее голова нашла на его плече более удобную точку для отдыха и приютилась там, впитывая его тепло. Она знала, что ему жарко, но было приятно знать, что она не вообразила все это.
— Она постоянно шлепала меня и бросалась вещами: чашками, пустыми винными бутылками, открывалками. Всем, что подворачивалось под руку. Однажды бросила банку куриного супа, попав мне в голову, которая потом болела несколько дней. И она не позволяла мне есть.
— Сколько лет тебе было?
— В то время... думаю, шесть. Я начала ходить в школу и открыла для себя числа. Иногда я начинала так волноваться, что мне просто необходимо было рассказать кому-то о своем открытии, а у меня была только она. Она сказала моему преподавателю, что я упала и ударилась головой о бордюр.
— Тебе было бы лучше в приюте, — рыкнул он.
— Я оказалась там, когда мне исполнилось шестнадцать. Однажды она ушла и не вернулась. Я помню... даже несмотря на то, что мать ясно давала понять, как сильно ненавидит меня, когда она пропала, мне показалась будто ушла часть меня, потому что она была моим единственным близким человеком. К тому времени я не была беспомощной, но в более младшем возрасте... как бы ни плоха была жизнь, маленькие дети сделают что угодно, лишь бы удержаться за так называемую «семью», понимаешь? — Она вздохнула. — Я знаю, что слишком остро реагирую на все, что касается детей. Извини. Ты сказал «ребенок», а это один из моих спусковых крючков.
Его рот изогнулся в небольшой улыбке.
— Не спускай его снова, но я не шутил. Когда обычная женщина рождает ребенка Рейнтри, она становится Рейнтри. Нет, я не могу научно объяснить, как это происходит. Что-то происходит с гормонами, смешивается кровь, и ребенок становиться генетически доминантным. Я не уверен, что этому вообще существует какое-либо научное объяснение. Волшебство не обязано быть логичным.
Объяснение заинтриговало ее. Все, что она узнавала о Рейнтри, интриговало ее. Это был совершенно другой мир, другой опыт, и все же они нормально существовали в обычном мире — пока тот не знал о них, потому что, если это случится, их жизнь не только перестанет быть нормальной, но они вообще могут прекратить свое существование. У Лорны было мало иллюзий о мире, в котором она жила.
— А что относительно простых мужчин, у которых появляются младенцы от женщин Рейнтри? Как изменяются они?
— Никак, — сказал Данте. — Они остаются обычными людьми.
Это казалось несправедливым, и она сказала об этом. Данте пожал плечами.
— Жизнь не идеальна. С этим надо мириться.
Это была правда. Она знала о смирении. И также знала, что прямо сейчас была очень счастлива.
Приблизительно дюжина свечей в комнате производила достаточную высокую температуру, чтобы она начала испытывать неудобство. Озираясь, она поняла, что Данте и огонь шли рука об руку. Она не любила огонь, всегда боялась его, но... жизнь не идеальна. С этим надо мириться.
— Ты можешь потушить эти свечи? — спросила она.
Он оторвал голову от подушки и посмотрел на них так, будто понятия не имел, что они горели.
— Проклятье. Да никаких проблем. — Так же, как зажглись, свечи погасли, мягко дымя фитилями.
Лорна забралась ему на грудь и поцеловала, улыбнувшись, поскольку почувствовала прыжок интереса с внутренней стороны своего бедра.
— А теперь, большой мальчик, давай посмотрим, сможешь ли ты зажечь их снова.
