Ознакомительная версия.
Ушла. Лука, вдохновленный Зоиной похвалой, выполнил ее просьбу. Неожиданно этажерка приобрела законченный вид.
Зоя знала, о чем просила. Вот что значит хороший глазомер и воображение: способность представить всю композицию целиком! «Уважаю…» – одобрительно подумал Лука, шлифуя новые детали.
Закончив работу, он присел на небольшой диван в мастерской и сам не заметил, как заснул.
Сколько он спал, Лука не заметил. Возможно, долго, всю ночь.
…Потому что, когда проснулся, в широкие окна лилось яркое солнце, в центре мастерской золотым огнем отражала солнечный свет деревянная этажерка, посреди мраморных изваяний, стоявших вдоль стен.
Зоя увлеченно ее красила.
– Что ты делаешь? – удивленно, настороженно спросил Лука. Вскочил, подошел ближе.
На медовой, прозрачной поверхности дерева распускались цветы: ромашки, подсолнухи, васильки. Много, очень много. Избыточно много. Но в этом буйстве цветов своя прелесть. Да и сама фактура, и форма конструкции – словно они разрешали художнику не скупиться.
Этажерка, прежде скучная, из обычного предмета, из мебели – вдруг превратилась в произведение искусства, когда труд Луки и Зои соединился…
– Потом лаком можно покрыть, когда все высохнет… – деловито сказала Зоя. – Как?
– Отлично, – выдохнул Лука.
– Да? – Она шмыгнула носом. Вся в краске, перепачканная, с кое-как заплетенной косой. Смешная и трогательная одновременно. – Ты знаешь, я пять лет ничего не рисовала. Пять лет не рисовала цветов! Не могла. С того момента, как умер Илья. А вот теперь – могу… – пробормотала она с удивлением. Отступила назад, потом снова принялась работать кисточкой, смело и быстро делая мазки на деревянной поверхности.
– Это чудо, – пробормотал Лука.
– Что чудо?
– Ты чудо, – он подошел сзади, обнял ее. – Вот видишь, у нас неплохо получаются совместные проекты…
– Ты… всерьез сделал мне предложение? – не оборачиваясь, замерев, спросила она. – Не под влиянием момента? Ты не передумал?
– Нет, – легко ответил он.
– А как мы будем жить?
– Я не знаю. Придумаем. Вернее, знаю, мы будем жить счастливо.
– Ты все шутишь, Лука… Мы же не сможем жить вместе? Мы разные, мы…
– Я люблю тебя, – перебил он Зою. – Ты – любишь меня?
– Да. Но только… Я хотела другого, – она повернулась и, нахмурившаяся, несчастная, посмотрела Луке прямо в глаза. – Я хотела другой любви. Мне кажется, ты любил Полину, ну а я… со мной просто удобнее. Практичнее. Ее ты любил, а я могу стать хорошей женой и матерью. Ты сам сказал, не отрицай!
– А чего ты хочешь?
– Страсти, – сказала она и закусила губу.
– То есть ты думаешь, что – либо страсть, либо расчет?
– А как иначе…
– Зоя, Зоя… Ты не допускаешь вариант, что можно испытывать страсть, а можно просчитать все заранее? Ты у меня и здесь, и здесь, – он указал себе на сердце и на голову. – Я потому и говорю, что это чудо. Что мы встретили друг друга… Мы половинки, если тебе так угодно слышать.
Зоя слушала внимательно все то, что ей втолковывал Лука, кивала.
– Я красивая? – вдруг, без всякого перехода, спросила она.
– Ты самая красивая. Ты очень красивая. Ты – моя Зоя. Зоя – это «жизнь», в переводе с греческого. Ты моя жизнь! – Он обхватил ее лицо ладонями, прижался к ее губам с поцелуем.
Они целовались посреди мастерской, залитой ярким солнцем. Повязка слетела с Зоиной косы, волосы рассыпались по плечам.
Лука через голову стянул с себя свитер, потом принялся раздевать и Зою.
– Здесь? – пробормотала она.
– Здесь. Везде и всегда.
…Ему нравилось, его заводило то, что она слушалась его. Сначала сомневалась вроде бы, а потом, словно пересилив себя, полностью доверялась. А потом – заводилась уже сама.
Полностью обнаженные, они, целуясь, стояли посреди мастерской, и солнце им грело кожу.
– Посмотри… – прошептал Лука и чуть повернул Зою, указал ей на узкую полоску зеркала, зажатую между оконных рам. – Чем мы хуже? Мы живые…
Там, в зеркале, отражались две совершенные фигуры – мужская и женская. Словно мрамор ожил – вот что имел в виду Лука.
Снаружи – капель. Это таяли выросшие за ночь сосульки.
Было странное ощущение замершего времени. Будто они – Зоя и Лука – выпали из него и остались одни. Других людей не существовало. Стрелки на часах замерли.
– Сюда. Вот так. Теперь вот так… – командовал Лука. Где-то далеко в сознании мелькнуло – «какое жаркое солнце…».
…Потом они лежали, обнявшись, все на том же маленьком диванчике.
– Сегодня двадцатое марта, – пробормотала Зоя. – Двадцатое марта…
– А что?
– Так, ничего. Просто. День весеннего равноденствия.
– Дни солнцеворота… – сказал Лука и обнял Зою крепче. – Слушай. «На протяженьи многих зим я помню дни солнцеворота, и каждый был неповторим, и повторялся вновь без счета. И целая их череда составилась мало-помалу – тех дней единственных, когда нам кажется, что время стало. Я помню их наперечет: зима подходит к середине, дороги мокнут, с крыш течет, и солнце греется на льдине. И любящие, как во сне, друг к другу тянутся поспешней, и на деревьях в вышине потеют от тепла скворешни. И полусонным стрелкам лень ворочаться на циферблате, и дольше века длится день, и не кончается объятье…». Пастернак.
– Красиво, – сказала Зоя. – Я не люблю стихов и не люблю, когда их читают вслух. Так, коробит почему-то… Только ты умеешь читать стихи, я поняла сейчас. Только ты.
– Удивительный комплимент… Тебя не коробит, когда я читаю стихи, – засмеялся Лука. – Спасибо!
Зоя протянула руку, погладила его по щеке. Лука перехватил ее руку, поцеловал.
– Мне так тяжело, – вдруг свела она брови. – Сейчас рисовала и забыла. Я о своем новом заказе. Ох, я даже рассказывать не буду…
– Ты о своей работе? Так смени ее! – горячо воскликнул Лука. – Ну правда, я представляю – с ума же можно сойти.
– А Полина… Послушай, я ведь так ничего и не поняла, – пожаловалась Зоя. – Почему все это произошло, почему мы поссорились, почему она стала меня ненавидеть? Серьезно – ведь даже причины не знаю, по которой мы с Полиной поссорились! Раз – и мы уж враги, и она говорит про меня гадости. Теперь Полины нет, и уже не узна́ю, что же именно произошло.
– Так резко вы поссорились?
– Не совсем. Сначала у нас с ней были мелкие ссоры по пустякам. Она говорила, что я ей завидую, что я променяла искусство на деньги, и все такое… То молчание, то недомолвки. А потом – раз, и выясняется, что она за глаза говорит обо мне гадости. Я позвонила ей по телефону, спросила, правда ли, что она обсуждает меня в «салоне» Болконской? Полина засмеялась и бросила трубку. Больше мне не перезванивала. Ну и я не стала ей надоедать. И опять до меня стали доходить слухи, как она критикует… нет, как она поносит меня за глаза… Почему? С чего вдруг Полина меня возненавидела?
Ознакомительная версия.
