«Предки хреновы! — внезапно подумала я. — Они-то устроились, а ты тут — мучайся!»
Гришка осторожно сунул нос в ванную, я пустила в него струйку дыма, и он смешно отмахнулся от него лапой, как от пчелы. Я угостила его с ложки мороженым — он смачно чавкал и облизывался.
Выйдя из ванной, я закуталась в простыни и носилась по квартире и отплясывала, хохоча и горланя, а дог бегал за мной, оглушительно лаял и стучал по паркету когтями. В дверь мне стучали и звонили, кто-то орал, что, если этот бардак не прекратится, они вызовут милицию. Но до милиции дело не дошло, потому что в проигрывателе что-то перегорело, и мощный рок оборвался.
Утром оказалось, что в кухонной мойке говядины нету: Гришка слопал ее ночью вместе с пленкой.
— Ну что мне тебе, дурак безмозглый, клизму теперь ставить? — всхлипнула я.
Голова болела. Я была как выдоенная и уже отчетливо понимала, что вчерашний праздничный бзик — просто от отчаяния. Я хотела вытеснить из мозгов и Долли, и Терлецкого, и Никанорыча, и Трофимова. И хотя бы ненадолго ни о чем не думать. Но что-то это не очень получилось.
А черный дятел сызнова примерился к моему темечку.
Я хотела оставить пса дома, но Гришка этого не понял и так буянил, что я чуть не дрогнула. Собаки как дети: вовремя не прищучишь — усядется тебе на голову и будет командовать до конца жизни. Так что я проявила железную волю, оставила ему еды и питья и заперла. Он скулил и царапался за дверью, но я не сжалилась над ним.
Настала пора начинать новую жизнь. Я еще не знала, какая она будет, но твердо решила, что ничего похожего на то, что происходило со мной этой осенью (Трофимов! Трофимов!), больше не будет никогда.
Рассопливившийся дождем со снегом мокрый день тянулся нудно. Я произвела полную инвентаризацию, проверила, что там у меня было в ларе и в основном холодильнике. Было много чего. Похоже, Катька в мое отсутствие последнее время сильно волынила и не напрягалась. Вдруг откуда-то от ворот появились с десяток совершенно безмолвных здоровенных бугаев в черных масках-подшлемниках, серо-черной камуфле, в толстенных бронежилетах и круглых, как тыквы, спецшлемах, с короткими автоматами и резиновыми дубинками типа «малый агитатор». Они бежали словно бы лениво и почти не торопясь, но заполняли все пространство перед лавками.
«Шмон? — успела подумать я. — Кого же это они потрошить будут? Всех подряд или выборочно?»
Такое у нас иногда бывало, но обычно о внеочередной проверке паспортного режима, зачистке от бомжей и подозрительных персон, а главное, о налете налоговой полиции меня предупреждал Галилей. Но Роман Львович куда-то запропал. И не возникал уже недели три.
Пара этих типов в камуфле как-то очень ловко, почти не отталкиваясь, перемахнули через мой прилавок, даже не сбив весов, и передовой заорал на меня: «Лицом к стене!»
— Какого хрена… — начала было я изумленно. Но второй очень мягко, как кот лапой, двинул меня под дых, я согнулась от дикой боли и тут же ткнулась лицом в пол, заваленная подсечкой и придавленная в спину кованым ботинком.
С треском вылетели задние двери, и в лавочку вбежали мальчики в штатском. Я уже сегодня лицезрела их, выглядывая на улицу. Они толклись вокруг моей лавки, усиленно куря и изучая газетки. Но тогда я не обратила на них внимания. А зря.
— Руки за голову! Лежать! И не шевелиться!
— Да пошли вы! — огрызнулась я. И тут вошел еще кто-то и сказал:
— Поднимите девушку? Она же у нас умненькая-блаторазумненькая Буратинка. И ей больно больше не будет!
Голос был веселый и доброжелательный.
Меня подняли. Я увидела мужика лет сорока, не больше, в длинном черном пальто, мягкой беретке, в хорошем шарфике. Он с состраданием рассматривал меня и улыбался. Нос у меня был расквашен, я чувствовала, как из него стекают теплые соленые капли.
— Ну вот, опять перестарались, черти! — воскликнул он. — Вы что, мужики, обалдели? Это же девушка! Нежная и удивительная… Извините их, Корноухова. Ну не дано!
Он приклеил улыбочку, но глаза были замороженные. Тухлые были глазки. Как у судака.
Что-то зазвенело за моей спиной, я оглянулась. Один из штатских вытряхнул на столик все из моей сумочки, и с сальной ухмылкой разглядывал упаковку презервативов, ту самую, которую я готовила для Трофимова. Господи, почему я ее не выкинула?!
— Ого! Да тут на целую роту хватит. Вот это девка! — заржал он.
Мне стало жутко стыдно.
— Там еще и прокладки «Олвейс» есть, — отчаянно проговорила я. — Можешь взять себе на память, придурок! Вы что все, опупели? Куда лезете? Что вам надо-то?!
— Утрите-ка свой прелестный носишко, Мария Антоновна. — Этот главный уже протягивал мне белоснежный носовой платочек. — У вас же аптечка должна быть по правилам… Перекись есть? Или лучше лед, как вы думаете?
Я пнула его коленом:
— Гестаповцы! Где ордер? Требую адвоката! Он разогнулся, болезненно покряхтывая.
— Успокойте нашу Машу. Она, оказывается, не только спец по наркоте, она еще и хулиганка.
Мне надели наручники, толкнули в кресло и прихватили веревкой ноги.
Мне казалось, что я сплю и вижу гнусный сон.
Я уже слабо понимала, что со мной происходит и почему. Какой-то тип бубнил мне что-то процедурное и показывал ордер на обыск. Привели понятых, из ярмарочных. Мужик был мне незнаком, а женщина торговала крупами напротив и знала меня как облупленную. Но я уже видела, что она подпишет и покажет все, что ей велят. Лишь бы ее саму не шмонали.
Они меня спрашивали почему-то о дедушке Хакиме и о том, где я держу наркотики, предлагали во всем чистосердечно признаться.
Признаваться мне было не в чем. Больше всего я сожалела, что не взяла с собой Гришку. На пару с ним мы бы этим уродам показали!
Собака была у них. Привели маленькую шелковую спаниельку, она долго моталась по лавке, но ничего не вынюхала.
— Значит, партия хорошо оформлена. Продолжаем, — буркнул главный.
Они начали очень старательно и неспешно громить мою лавку. Я и не знала, что обыском именуют обыкновенный погром.
Камуфлированные балбесы вышли наружу, а те, что в штатском, надев медицинские перчатки из моих запасов и даже нацепив клеенчатые передники, чтобы не пачкаться, выволакивали поддоны с рыбой из холодильника и ларя, разрубали и разрезали свежемороженые тушки, протыкали щупами филе, рылись в баке со склизкими кальмарами и обнюхивали осетровые головы. Все это сваливалось в порожние бочки из моих же, которые они заволокли снаружи. Но больше всего меня бесило то, что они не пропустили ни одной трех— и пятикилограммовой банки с селедкой, сопя, шуровали консервными ножами, вспарывая их, и разочарованно составляли банки в стороне.
