— Вот-вот, кафе еще открыли при театре.
— И притом безо всяких кассовых аппаратов, — вновь вмешался вахтер.
— А это уж само собой.
Уборщица, как видно, выдохлась, выплеснув все, что накопилось на душе, и вновь принялась за работу. Зато вахтер подхватил эстафету и рассудительно заговорил:
— Это все мелочи, что Галя говорила, — думается мне, что деньги тут огромнейшие крутятся.
— Живут на всем готовом! — вновь воспрянула Галя. — Плотники, столяры, то есть, ну, декорации которые делают, а еще парикмахерши, костюмерши, пошивочники — все на начальство даром пашут. Что на дачах у них, что по домам, все в рабочее время им делают. И дачи строят им, и шьют на них из театральных же тканей…
— И это мелочи, — назидательным тоном негромко заговорил вахтер, — есть у начальства нашего и прочие статьи дохода.
— Да знаем мы! — махнула рукой Галя. — Они все получают по отдельным ведомостям — заключили какие-то договора с управлением культуры и химичат с зарплатами и там, и здесь.
— И это, говорю тебе, не все.
— Что же еще-то? Скажи, Егорыч, если уж ты у нас такой всезнающий.
— Мафия, вот что.
— Мафия?!
— Я говорю тебе!
— Какая мафия? — Галя оторопела. Опершись на швабру, она уставилась на Егорыча широко открытыми глазами.
— Обыкновенная мафия. Которая заправляет всем в городе. Тайная власть. А наша, театральная, с ней в сговоре. Они через нас деньги отмывают. Не зря ж они здесь, в театральном кафе, собирают сходки…
Когда Инга и Александр вышли на крыльцо, девушка проговорила:
— Ну и ну… Голова пухнет от этих сведений. Вот вам и новые версии убийств — на почве денежных взаимоотношений или же связей с мафией. Вы знали обо всем, что происходит здесь?
— Кое-что Знал, кое о чем догадывался.
Санек подошел к изумрудно-зеленой «Ладе» и открыл дверцу.
— Заползай, — бросил он.
— Вы на машине? — удивилась Инга. — Но вы же пьяный!..
И тотчас же осеклась — перед ней стоял абсолютно трезвый человек.
— Якобы пьяный. Понарошку, — сказал он, — я всегда теперь буду сюда приходить якобы пьяный. Водярой рот прополоскал — и притворяйся пьяным сколько влезет. У собеседников — никаких подозрений, а ты вытягиваешь из них всю нужную информацию.
— Ах, так вот вы зачем приходили сюда?
— А то.
— Значит, проводили расследование и до встречи со мной?
— Как и вы. Кому охота, чтоб на тебя вешали убийство? Ни мне, ни тебе.
Санек говорил Инге то ты, то вы, но это сейчас не имело значения. Их интересы совпадали, и совместные действия могли привести к положительному результату. И хотя двое дилетантов не тянули даже на одного профессионала, все таки это было лучше, чем ничего.
* * *
Квартира у нового знакомого оказалась довольно просторной — двухкомнатная, улучшенной планировки. И буквально в паре остановок от центра города. Обставлена она была безвкусно, стандартно, но имелись здесь вещи отнюдь не дешевые — мягкая мебель, музыкальный центр, ковры, хрусталь. Однако беспорядок был чудовищный — на диване и креслах валялись майки, брюки, носки, женское и мужское белье вперемешку, на полированных поверхностях лежал слой пыли в палец толщиной. Либо погибшая была плохой хозяйкой, либо Санек уже успел загадить дом.
— Проходи, — сказал он, бросив в прихожей на трельяж ключи и проходя на кухню, — я сейчас кофе принесу.
Инга переложила сваленную кучей одежду с кресла на диван и села в ожидании обещанного угощения. Санек не подкачал. Кофе был превосходный. Хозяин закурил, а гостья достала ручку и записную книжку и принялась записывать по памяти «показания свидетелей» — рассказ вахтера Егорыча и уборщицы Гали.
— Ну и чего ты начеркала там? — дождавшись, пока Инга закончит, спросил Санек.
— Да просто коротко, по пунктам, зафиксировала полученную нами информацию.
Она положила блокнот на журнальный столик и достала из сумочки найденную на ступеньках записку.
— Осторожно бери, там же могут быть отпечатки пальцев, — сказал Санек. — Я сейчас упаковку найду.
Он порылся в ящиках комода, сделанного под старину, и нашел пластиковый чехольчик для документов. Инга, держа записку за уголок, уложила ее в пакетик и, еще раз перечитав, снова спрятала в сумочку.
— Нужно подумать, что нам делать с этим вещественным доказательством, — проговорила она. — Я склонна думать, что это все-таки необходимо передать в правоохранительные органы.
— Передадим, — кивнул Санек, — надо только подумать кому.
— Следователю прокуратуры, кому же еще-то? — удивилась Инга.
— А тебе он внушает доверие?
Инга припомнила и первый, и второй допросы. В прокуратуру ни ее, ни других свидетелей не вызывали, ограничившись только беседой в кабинете Миры Степановны после гибели Тучковой и в кабинете директора — после гибели Пуниной. В обоих случаях один и тот же человек с усталым выражением лица задавал вопросы и записывал показания. Внушал ли он доверие? Трудно сказать. Он был каким-то никаким. Взгляд равнодушный, голос тихий. Инге больше запомнилась дорогая рубашка с мелкими пуговками и расстегнутым воротом да большие для худощавого мужчины кисти рук с волосатыми запястьями. Создалось впечатление, что его мысли витают где-то далеко, а происшедшее волнует мало. По крайней мере на въедливого и дотошного сыщика он был нисколько не похож.
— Я не знаю, внушает ли он мне доверие… Скорее нет, чем да — уж очень равнодушен. Но ничего другого нам не остается. У нас же с вами нет почерковедческой лаборатории.
— Мы могли бы брать образцы почерка у подозреваемых.
— А у нас и конкретных подозреваемых нет, кроме нас с вами. Можем взять образцы почерка друг у друга. Только делайте это незаметно, а то я деру дам.
— Ну и куда ж ты побежишь, госпожа подозреваемая?
— Не знаю даже…
— Родители-то есть?
— Есть. В Полтаве.
— Далековато будет.
— Да уж. Скажите, Александр, — задумчиво начала Инга, — у вашей супруги завистники были в театре?
— А у кого их нет?
— И Тучкова, и Пунина, вероятно, получали намного больше многих актеров?
— В точку попала. Я об этом думал. Своим любимчикам Мира Степановна положила зарплату вдвое больше, чем другим, да плюс еще им в конвертиках давали после каждой премьеры так называемые спонсоры. Та самая мафия, как полагаю, о которой вахтер толковал. Мире Степановне они, конечно, отстегивали втихаря, а вот актерам, занятым в ее спектаклях в главных ролях, они дарили те конвертики прилюдно, прямо на сцене, чтобы все видели, какие они щедрые — помогают искусству.
— Значит, ваша Тучкова в любимчиках ходила?
— Да, и Верка моя, и Пунина, и Павиванова с Крученковым, и еще пяток артистов насчитать можно. Это такие «свои люди». Между собой они — как пауки в банке, но против всех других держатся стаей.
— А чего им делить меж собой?
— Кому чего. Крученков с Павивановой власти хотят, порулить вместо Миры Степановны. Павиванова хочет стать главным режиссером, а Крученков — директором. Эта, мол, парочка уже состарилась, пора на смену ей другую. Пунина каждую награду, каждое звание отслеживала — как бы другим не дали больше, чем ей. Чуть что — сразу же анонимки строчить принималась во все инстанции. Мира Степановна это прекрасно знала и тут же ей затыкала рот какой-нибудь медалькой. Верке тоже перепадало, но тут другой коленкор. Верка была у меня очень хитрой — за глаза поливала всех грязью, рассказывала обо всех такое… А в глаза так ластилась к Мире Степановне — ну прямо лесбиянка, да и только. А к самой Верке неровно дышал Чулков.
— Захар Ильич?! Муж Миры Степановны?
— Он самый.
— Он показался мне на репетициях таким забитым.
— Придуривается. Пример другим показывает, как себя, держать с Мирой Степановной. У них в театре был такой актер — Иван Кузьмич Беседин. Вот тот действительно забитый был. Верка рассказывала: входит Мира Степановна в репзал — Кузьмич вскакивает и стоит руки по швам, пока она не сядет. Так вот этот Кузьмич — у него дача была рядом с их дачей — рассказывал, как однажды, лет пятнадцать назад это было, Чулков по даче бегал за Мирой Степановной пьяный и орал: ах ты, старая сволочь, все себе да себе! Это когда она для одной себя выбила в министерстве Госпремию. Так что… там все так запущено… Без бутылки и не разобраться. Ты, кстати, выпить хочешь?
