как та, что стояла во дворе детского сада. Он сидел и дрожал, глядя на пустую тропинку, и тут на ней показалась мать, и он обрадовался и бросился к ней навстречу. Какая-то женщина, молодая и красивая, шла рядом с матерью, видно было, что они хорошие подруги, она что-то говорила, и мать смеялась ее словам. Он схватил мать за руку и взглянул в лицо ее спутницы. Она улыбнулась ему мертвой улыбкой, обнажив длинные зубы, сверкнули злобой глаза из-под длинных накрашенных ресниц – это была та самая Баба-яга…
– Здравствуй, малыш! Я пришла за тобой…
Тихо прикрыв дверь, капитан поднялся на чердак. Дождь кончился, небо было высокое и чистое, и в окуляре звезды, как всегда, сияли своим вечным светом. Но в этот раз вместо умиротворения он испытал страх и тоску. Он подумал, что не знает, есть ли на самом деле эти звезды. Возможно, они погасли и исчезли тысячи лет назад, а он все еще видит их свет, мимолетный в вечном времени, как жизнь человека. Может быть, давно нет никакого Млечного Пути, и только Солнце и Земля с его домом одиноко летят во Вселенной… Он вглядывался в дрожащие и мигающие огоньки, и ему казалось, что еще секунда, и небо померкнет. Звездные лучи трепетали и пропадали в синих глазах капитана, находя в них свое последнее пристанище…
Глава 5. Утро на Казначейской
Сумрак в комнатах Дома был серым и плотным, как туман. Стены, мебель и двери, едва различимые, слегка шевелились и колыхались в волнах темноты. Иногда внизу, у пола, бесшумно скользили тени, похожие на мышей или серых птиц. Из угла метнулось яркое цветное пятно – пролетела большая пурпурно-золотая бабочка. Лиза с трудом шагнула вперед. Надо закрыть двери, все двери в комнате. То, что притаилось в Доме, может войти в любой миг… Она старалась двигаться быстро, но ноги вязли в тумане, как в илистом дне, пальцы не слушались, она пыталась найти ключ в двери, а ледяное дыхание Того, что было в Доме, уже проникало сквозь щели, морозило лицо… Наконец Лиза нащупала и с трудом повернула ключ, но раздался скрежет, и по двери побежали трещины…
Приятным тихим колокольчиком зазвонил телефон, и голос Марка, родной и спокойный, прозвучал где-то рядом: «Хорошо, я ей передам». Лиза натянула одеяло на голову, свернулась в клубочек. Видения стояли у нее перед глазами, и самым неприятным из них была бабочка, разноцветная, слишком яркая и живая для обычного сна… Саднила рука, наверное, снова царапина на запястье. Непонятно, откуда они берутся. Ногти она стригла очень коротко. Лиза повернулась и взглянула в окно. Окна спальни выходили на глухую стену, и шторы всегда были наполовину открыты. В комнате, как и в Доме ее сна, был полумрак, но сверху пробивался одинокий солнечный луч – значит, уже полдень. Давно пора вставать, она два дня не была в Гнезде, сегодня нужно пойти. Конечно, главврач не скажет ни слова, этот смешной толстяк считает ее работу блажью, капризом обеспеченной светской дамы. Рад, что к жене Островского, модного режиссера, можно обращаться с разными просьбами – достать для клиники новые компьютеры или ему и супруге – билеты на премьеру спектакля. Да он и сам зависит от Лизы – старый невротик, просит у нее советов в личной жизни… Фу, почему она так часто думает о людях плохо?
Раздался осторожный стук в дверь. Марк всегда стучал прежде, чем войти, когда-то это ее удивляло. Он был еще в халате, темные с проседью кудри растрепаны. Видно, лег под утро и тоже проспал. Сел рядом на кровать, погладил Лизу по руке.
– Лили, уже почти двенадцать. Звонили из полиции, наверное, по поводу кого-то из твоих маньяков. А это что? Опять поцарапала себя во сне, глупышка?
– Обними меня…
Через полчаса, умывшись ледяной водой (невская вода всегда холодная, даже летом), Лиза спустилась в столовую. Успокаивающе пахло горячими булочками и кофе (странно, почему кофе бодрит, а запах его расслабляет…). Лиза налила кофе и сливки в большую чашку из тонкого фарфора. На столе под белой льняной салфеткой лежали булочки, Хенна пекла их каждое утро. Рядом стояли баночки с разными сортами меда.
Она села, взяла книгу, но вдруг, ни с того ни с сего, всплыла в памяти картинка из детства. Вот мать ставит перед ней стакан чая в подстаканнике. На тарелке с отколотым краешком серые толстые макароны, оставшиеся с вечера. Мать кладет на них кусочек маргарина, он пахнет холодильником. Лиза глотает макароны, давится, спешит – боится опоздать в школу. Она сердится на мать, опять проспала, не разбудила вовремя. Мать устает на заводе, и дома много дел, постирать, погладить. Она жалеет Лизу и не разрешает ей делать тяжелую работу. Отец с шести утра на рынке. Завтрак он берет с собой – кусок хлеба, завернутый в тряпочку… Если долго вспоминать, становится тяжело, будто идешь в гору. Лиза встряхивает головой. Психоанализ все же идиотское занятие. Не надо копаться в своем прошлом. Чем меньше помнишь, тем легче жить… По выходным мать жарила на маргарине хлеб, обмакнув его во взбитое вилкой яйцо. Были бы они живы, Лиза наняла бы им сиделку и домработницу. Отец и мать пили бы по утрам сок из апельсинов и ели бы булочки с икрой и медом… Хотя тот жаренный мамой хлеб был куда вкуснее всех этих булочек… Тьфу, что за навязчивые мысли у нее в голове. Других лечит от этого, а сама… Все, хватит, психолог называется. Она промокнула глаза салфеткой и встала. Заглянуть в кабинет к Марку и пора на работу.
Марк что-то настукивал на компьютере, иронически поджав губы. Успел повязать галстук, надеть светлый льняной пиджак.
– Какой ты красивый, Марк…
– А? Извини, ты что-то сказала?
Не слушая ее, он продолжал быстро касаться клавиш, будто играл на рояле. Таким она увидела его первый раз, на экране, десять лет тому назад. Лиза тогда училась в последнем классе, и все вокруг было серым и тоскливым, как заводской город, в котором она жила. Зарплату матери не платили месяцами. Кормились с садо-огорода, что посадишь, то и поешь. На рынок пришли новые люди, и отец больше не мог продавать там самодельные папиросы. Появились очереди за хлебом и молоком, и еще длиннее – за водкой. В трамваях и магазинах толкались, ругались. Пьяные валялись в подъездах. Лиза боялась вечерами выходить на улицу. В городе
