Получается, ей больше нечего делать, как только идти к доктору Лазареву и снова проситься к нему в кухарки. Начинать все сначала с того самого места, где она остановилась.
Начинать, начинать… Если она явится наниматься вот такая, какая есть: с растрепанными волосами, измученная дневными приключениями и бессонной ночью, чумазая, в запачканной одежде, — ее не то что на чистую кухню доктора не пригласят — даже на порог не пустят! К тому же среди ночи. С ней даже говорить не станут. Даже через дверь!
Где найти другую одежду или хотя бы привести в порядок эту? Где помыться? Где провести ночь до утра, где взять элементарную воду для умывания? Куда вообще податься? Она в этом городе одна-одинешенька, совершенно бесприютная.
Внезапно Аглая осознала, что есть только одно место, где она может в относительной безопасности пробыть до утра, — сени Шнеерзона. Бедный хозяин ее оттуда точно не турнет. В дом она не пойдет — страшно и кощунственно, а найти приют в уголке сеней на какой-нибудь ряднинке, в крайнем случае прямо на полу, у нее, пожалуй, хватит храбрости. Вот поспит она чуток, рано утром встанет, умоется в бочке с водой, которая стоит около крылечка, и как-нибудь, пусть даже умирая от голода, найдет способ прорваться в дом к Лазареву. Главное — убедить Глашу открыть, ну а там уж как бог даст. На службу не возьмут, так хоть вещи свои найдет способ забрать.
Только сейчас Аглая почувствовала, как страшно, нечеловечески она устала: ноги подкашивались, в голове воцарились круговращение и мрак. Не хлопнуться бы посреди дороги в голодный обморок. В голодный и холодный. Голова кружилась от страха и усталости. Хотелось лечь прямо здесь, на углу, под кустом, свернуться клубком, как собачка бездомная…
Ага, и еще уткнуть нос в лапы и прикрыться хвостом!
Понукая себя ехидством, Аглая кое-как дотащилась до угла Ошарской, потом до дома Шнеерзона и вошла во двор, осторожно придержав калитку, чтоб не стукнула. Конечно, ничего не произошло бы, если бы и стукнула, но Аглая все же старалась не шуметь. Крадучись, сдерживая дыхание, поднялась на крыльцо — ни одна ступенька не скрипнула под ней! — и замерла. Что-то прошелестело в глубине дома… Или почудилось? Или в самом деле отдались где-то там, вдали, в комнатах, торопливые шаги?
Мгновенно перед глазами Аглаи нарисовался призрак Льва Борисовича с проломленной головой, идущий преградить путь дерзкой и наглой бродяжке. Она слетела с крыльца, шарахнулась к забору, приникла к нему спиной, ощутила, как что-то подвинулось сзади. Доска! Доска отошла! Аглая протиснулась в щель, оказалась в соседнем дворе, кинулась куда-то, уткнулась в высокое крыльцо, чудом удержалась на ногах, взбежала на него и присела на корточки за перилами. И тут, словно по заказу, словно по невероятной чьей-то мольбе, тучи на небе раздвинулись, и голубой, ледяной, пронзительный лунный луч осветил землю. Аглае почудилось, будто в нее вонзился некий указующий перст, она ощутила себя голой, незащищенной, выставленной на поругание и втиснулась в ступеньки, с трудом глуша панический крик. Сейчас распахнется дверь, страшный призрак Шнеерзона выйдет, оглядится мертвыми глазами и сразу увидит ее…
Дверь распахнулась. Высокий мужчина вышел на крыльцо и, не оглядываясь по сторонам, сбежал по ступенькам. Аглая со своего высокого крыльца видела его очень отчетливо. В руке у него был какой-то листок. Человек был чем-то очень озабочен, шел, опустив голову. Вдруг остановился — и словно бы только сейчас заметил, что все вокруг залито пронзительным лунным светом. Поднес к глазам листок и несколько секунд стоял, читая то, что было там написано. Потом покачал головой, как бы не веря глазам. Потом сел на ступеньку и принялся поудобнее надевать сапог. Переобувался он, настороженно озираясь. Повернулся и туда, где затаилась Аглая, но не заметил ее. А она отчетливо разглядела его лицо.
Впрочем, даже в кромешной тьме, даже с закрытыми глазами она узнала бы этот опасный профиль с хищным носом и надменно вывернутой нижней губой. Гектор, нет — Кирилл Шведов покончил наконец с сапогами, встал, еще раз оглянулся, в два шага пересек двор и исчез за калиткой, точно так же, как недавно Аглая, придержав ее, чтобы не стукнула…
Ну, наверное, не меньше пяти минут прошло, прежде чем Аглая выдохнула. И смогла снова вдохнуть, и начать дышать, и распрямить мучительно затекшие ноги и спину, и встать во весь рост. Какой-то миг отделял ее от столкновения с Гектором на крыльце. Итак, он вернулся в дом жертвы за какой-то забытой бумажкой. А может быть… Аглая снова надолго оцепенела… может быть, он все время там находился? И пока она шарахалась внизу, он был где-то наверху? Почему он ее не убил? Объяснение одно: не заметил. Вот удивлялся, наверное, почему она не идет к Шнеерзону, как было условлено! А прокараулил-таки ее приход, занятый поисками того, за чем явился к старому другу, за обладание чем убил его. Гектор, конечно, увидел ту страницу с его именем, на которую указывал окровавленный палец Шнеерзона. Вот посмеялся-то, наверное, над посмертной попыткой Льва Борисовича обличить убийцу! Журнал, естественно, был брошен в камин.
Ах, да не все ли теперь равно. Пусть идет. Пусть идет своим путем неблагородный разбойник Гектор и никогда, никогда больше не переходит дорогу Аглае!
Девушка покачнулась и поняла, что сейчас упадет. Все, силы иссякли. Она уже почти в обмороке. Тяжело села, почти упала на ступеньку, и оцепенение, родственное беспамятству, охватило ее. И в то же мгновение откуда-то, словно бы из какого-то немыслимого далека, донесся детский голос:
— Вы что, тетя, тут, на крылечке, спать собрались?
Аглая была так измучена, что только и могла — приподнять голову. Чтобы оглянуться, понадобились просто-таки героические усилия.
В проеме двери стояла маленькая фигурка в длинной ночной рубашке. Аглая пригляделась — девочка лет восьми. Жиденькие косицы лежат на плечах. Кружева на воротничке рубашки. На ногах не то галоши, не то валенки, обрезанные чуть не по самые ступни.
— Ты кто? — едва шевеля губами, выговорила Аглая.
— Я-то? — уточнила девочка. — Я — Варя. А вы?
— А я Аглая.
— Какое имя красивое! — восхитилась девочка.
— И у тебя красивое. Что ж ты ночью не спишь, Варя?
— Да никак не могу, — тяжело вздохнула девочка. — Проснулась на горшок, еще полуночи не было, да с тех пор и не сплю. Потом слышу, кто-то по крылечку топает, вышла посмотреть, а тут вы.
— Да разве можно открывать дверь в такое ужасное время?!
— А почему оно ужасное? — удивилась девочка. — Вон какая луна красивая!
— Я не про ночь, — слабо усмехнулась Аглая, — про жизнь. Время опасное, понимаешь?
