— Кариоки, сегодня — мой день рождения. Девятнадцать лет назад я появился на свет.
— Ну, Тлага! Сегодня тебе положено наесться за следующие девятнадцать! Боюсь, для этого придется убить еще одну антилопу!
Кариоки с улыбкой положил Энтону руку на плечо.
С роскошного мяса антилопы, жарившегося на костре на палочках, в огонь с шипеньем капали жирные брызги. Энтон представил себе всех, кого больше никогда не увидит. Цыган с цыганками, Стоуна, судового врача, Гвенн и Эрнста. Неужели ему суждено всю жизнь расставаться с друзьями?
Он полез в свой мешок и достал аккуратно завязанный сверток — немецкая работа! Под оберточной бумагой оказался слой вощеной, а под ней — четыре изумительно красивые луковицы сизаля — жемчужины Германской Восточной Африки, запрещенные к экспорту. На этих луковицах можно было нажить состояние. К подарку был приложен большой коричневый конверт. Энтон достал письмо и прочел выведенные готическим шрифтом строки:
«Мой юный английский друг! Пусть эти луковицы принесут тебе богатство, а семена — счастье!»
Кроме записки, в конверте оказался пакетик с семенами яблок. И, разумеется, инструкция.
— Эй, Тлага, посмотри-ка!
Энтон поднял увлажнившиеся глаза и вгляделся в ночь. Сердце замерло. Ветер прогнал облака с иссиня-черного неба. Перевернутый серпик луны осветил землю. Примерно в трех тысячах футов от них подножие высокого утеса утонуло в ночи, и казалось — верхушка плывет по воздуху. Внизу, под океаном звезд, простиралась необъятная долина — то ровная, то каменистая — и уходила дальше и дальше в ночь. Вот он, простор без конца и края, о котором он всегда мечтал! Вот она, свобода!
Сисси была не в духе и раздраженно выговаривала мужу:
— Не понимаю, зачем тебе понадобилось приглашать этих примитивных людишек. У них прямо на лбу написано: «Уэльс». — Она ухмыльнулась и добавила: — А у мужа, плюс ко всему, такой вид, словно он — конченый человек. Я хочу сказать — в постели.
— Он исполнил свой долг, — возразил Пенфолд и тотчас пожалел о своих словах. Правильно говорил отец: «Никогда не спорь с женщиной!» Страшно подумать, во что превратилась бы сама Сисси после нескольких месяцев в Месопотамии.
Пенфолд вздернул подбородок и, не глядя в зеркало, завязал галстук. Его жена облачилась в старинное вечернее платье, надевая его не через голову, а снизу, высоко задирая длинные худые ноги — ни дать ни взять лошадь, переходящая вброд ручей. Дожидаясь у двери, Адам Пенфолд закурил, предварительно постучав кончиком сигареты о серебряный портсигар. Сварливый голос Сисси преследовал его.
— А этот лицемер-португалец с сестрой-потаскушкой? Они наверняка спят вместе. Если бы ты выделил им отдельный столик, можно было бы, по крайней мере, взять с них плату за обед.
В этих словах, произнесенных нарочито бесстрастным тоном, содержался намек на Гималаи нераспечатанных — не говоря уже о том, чтобы их оплатить — счетов.
Сисси подождала, когда муж откроет перед ней дверь бунгало. Оттуда супруги отправились в отель — в гордом молчании. Однако перед тем как войти в столовую, Сисси взяла мужа под руку.
Адаму Пенфолду не привелось обедать в обществе детишек-сорванцов и нежно любящей супруги, которая, как он мечтал в молодости, станет украшением его стола. Правда, жена существовала во плоти, но она не принесла ему ни детей, ни доброты — только нескончаемое брюзжание и леденящую холодность. Последней общей радостью оказалась покупка гончих, а теперь остался один лишь отважный Ланселот. Говорят, будто некоторые мужчины с возрастом становятся похожими на своих собак. Вот и Сисси приобрела сходство с гончей и даже превзошла ее длиной носа и худобой ног. Неужели это никогда не кончится? По крайней мере Анунциата, когда была в соответствующем настроении, помогала ему почувствовать себя молодым. Больная нога начала пульсировать. Пенфолд допил свой джин и разлил по бокалам рейнвейн.
Подняв свой бокал, он обреченно улыбнулся и при тусклом свете сальных свечей окинул взглядом собравшуюся за столом компанию. Анунциата с Васко Фонсекой. Сисси и Луэллины. Совмещение несовместимостей, как выражался его старый учитель.
«Каждому, — вещал сей мудрец в неизменно черном сюртуке, — время от времени доводится чувствовать себя Овидием среди скифов. Вроде бы не один, а поговорить не с кем». Вот когда Пенфолд в полной мере оценил справедливость этих слов!
Молодой паре придется туго, размышлял Пенфолд, а Луэллин — не герой. Алан сидел с потухшим взглядом, в котором Пенфолд подметил столь знакомое ему самому чувство неприкаянности. А тут еще коварный потомок римлян положил глаз на Гвенн. Мало того — португалец явно придумал хитроумный план, как наложить лапу на лучшие участки, выделенные молодым семьям. В Мозамбике, откуда явился Фонсека, уже возродились рабство и распущенные нравы Римской империи. А тут еще среди кикуйю ходят слухи, будто этот человек нарушает закон об охоте, гоняясь за слоновой костью к северу от Наньюки. Для таких нет ничего святого. Если уж европейцы не хотят соблюдать законы, чего можно требовать от африканцев?
— За моих друзей — покорителей Африки! — провозгласил Пенфолд, поднимая бокал. — За вас, Гвенн и Алан. За удачное начало. И за край, где мы живем!
От его внимания не ускользнуло, как Сисси передернуло. Ее обычная реакция на любое проявление инициативы со стороны мужа.
— У вас ферма в горах? На Эвасо-Нгиро? — дружелюбно спросил Гвенн Фонсека.
«Как, черт возьми, он это узнал? — удивился Пенфолд. — Видимо, от Губки».
— Да, мы как раз направляемся туда. Вы знаете эти места?
— Собираюсь купить там кое-какую недвижимость. Возможно, мы еще увидимся.
Подали плоды авокадо, только что поступившие из Момбасы в ящиках с соломой, словно хрупкие яйца, фаршированные перечным маслом. Пенфолд зачерпнул ложечкой и положил сверху немного мармита.
— Можно спросить, Адам, что вы туда добавляете? — поинтересовался Фонсека.
— Капельку Англии, дорогой Фонсека, всего лишь капельку Англии, — ответил Пенфолд, получая немалое удовольствие от покровительственно-надменного обращения португальца. Он добавил к авокадо еще немного густого темного соуса. — Кто-нибудь хочет попробовать?
— Сомневаюсь, мое сокровище, — процедила Сисси. Алан Луэллин потянулся к соуснику.
— Те из нас, кто во время войны пробовал пирог из крыс и жареные обезьяньи мозги, научились ценить мармит по достоинству, — без малейшей иронии произнес Пенфолд.
Истосковавшись по ласке, он вдруг ощутил у себя на ноге пальцы Анунциаты с длинными ногтями. В последнее время он чувствовал ее охлаждение, но, возможно, усилия Сисси вновь вернут ему расположение португальской красавицы. Все равно как хорек, сам того не зная, загоняет кролика в пасть барсука. В присутствии Аунцианты Сисси держалась напряженно и почти враждебно, и ее трудно винить. Должно быть, это имеет отношение к женскому инстинкту.
