– Не поняла! Ты можешь хоть раз в жизни ответить просто и вразумительно?
– Да! Ты же знаешь, я всегда любил тебя, люблю тебя и буду любить!
– Слушай, Волгин, знаменитый слоган про Ленина – «Ленин жил, жив и будет жить» – случайно не ты сочинил? – не смогла удержаться я, Волгин замотал головой. – Странно! Очень похоже…
– Светоч, хочешь опять посмеяться надо мной? Я с удовольствием, смейся! Я также люблю твой смех, как и тебя. Я вообще готов быть твоим шутом, кувыркаться и кривляться у твоих ног, только бы быть рядом.
– Значит, шутом ты готов стать? А любовником?
– Что ты сказала?
– Что слышал! Я готова не смеяться над тобой, а отдаться тебе!
Волгин прикрыл голову руками, как будто сверху на него что-то посыпалось, и опустился на ступеньки. Опять шок! Не везет мне в любви последнее время!
– Светоч, я чувствую, что здесь что-то не так, – сказал Дима Волгин, сидя у моих ног, как тот самый шут, – но что тут такое – не понимаю. Ты бы мне сказала все прямо: чего ты от меня хочешь, что у тебя случилось, в чем я действительно могу тебе помочь?
Дима Волгин был умницей, но это меня как раз и разозлило.
– Дима, дорогой! Ты вообще в своем уме? Женщина, которую, как ты говоришь, любишь вечной любовью, предлагает перейти от слов к делу, а ты вдруг ищешь какого-то понимания! Я предлагаю тебе тело, а ты мне – помощь!
– Света! – Волгин взмолился, простирая ко мне руки, как к языческому истукану, которым я, в общем-то, сейчас и была. – Я знаю тебя гораздо лучше, чем ты сама. Потому что думаю о тебе каждую минуту. Я воображаю тебя…
– Представляю, что ты там себе воображаешь!
– Ничего ты не представляешь! Это совсем не то, что ты подумала. Просто усилием моего воображения ты живешь в одном из самых высоких слоев мироздания…
– Какое это имеет отношение к этой Свете Черновой, которая ежедневно грешит здесь на Земле?
– Я думаю, что имеет. Не знаю, какое, но чувствую, что имеет. Тебе многие грехи простятся, потому что…
– Ну, договаривай. Почему?
– Потому что… я… люблю тебя.
Волгин замолчал и как-то весь поник, словно из него вытащили каркас.
– Все… Хватит… Теперь говори ты. Если ты скажешь мне что-нибудь вроде: Дима, я отдамся тебе, а ты должен за это убить Поливанова… Я просто уйду, и ты меня никогда больше не увидишь… Если это, конечно, тебе интересно! Правда, мне кажется, что тебе это решительно все равно… Но все равно! Никаких условий! Понимаешь? Просто скажи, что я должен сделать. Я все сделаю для тебя безо всяких условий, договоров, соглашений. Ты говоришь слова, а я делаю.
Я присела на ступеньки рядом с Волгиным. Свет из окон усадьбы падал на землю огромными «классиками», в которые мне уже было не играть.
– Хорошо. Выслушай меня, Дима. Я попала к Поливановым по воле обстоятельств. За это время многое изменилось. Нет, ничего по сути не изменилось! Просто один хищник оказался комнатной собачкой, а болонка превратилась в саблезубую тигрицу. Какая, в общем-то, разница? Никакой! Все дело в том, что изменилась я. Сначала я встретила здесь одного любимого человека, маленького человека, потом… – я вздохнула и выпалила: – Волгин, ты можешь уничтожить этот компромат?
– Откуда я знаю, где он находится? У кого он?
– Ты же сам мне сказал, что он лежит на фармацевтическом складе Поливанова!
– А! Так ты про этот! А я думал, про поливановский…
– Волгин, я хочу, чтобы компромат, состряпанный вашими пиарщиками против Сергея Лунина, был уничтожен.
– Зачем тебе это нужно? Постой! Ты любишь его? Ты любишь Лунина?
– Да. Я люблю Лунина. Обычное дело. Я всегда жила с чувством влюбленности. Мне казалось, что я просто люблю жить, люблю небо, воду, деревья, а потом я встретила его. Тогда я поняла, что всегда любила именно его, сама еще этого не зная, понимаешь, Дима? А когда он появился, мне все вдруг стало так ясно, будто я разгадала загадку мироздания…
Зачем я говорю все это Волгину? Я же просто убиваю его! Услышать про такую любовь от самого любимого тобой человека, про любовь, к которой ты не имеешь никакого отношения, которая пролетает над тобой, как журавлиный клин осенью! Мы только можем провожать клин в небе глазами, можем еще вздохнуть грустно, правда, некоторые еще могут написать об этом стихи. Вот и все. Так и чужая любовь. Что ей, небесной, до нас, приземленных, стоящих в резиновых сапожищах в раскисшей земной колее?
– Так получилось, Дима. Я ничего не могу с этим поделать. Я люблю.
Мне показалось, что сейчас Дима Волгин встанет и уйдет. Слабенький, безвольный, неустроенный Дима Волгин. Сейчас ему нужно будет побыть одному, попереживать, поплакать, сочинить новые стихи. Наверное, этим он и живет. Что же? Иди, Димочка Волгин! Но я ошиблась.
– Я сделаю это. Ты ни о чем не волнуйся. Я имею туда доступ, все очень просто. Компромат на Лунина будет уничтожен. Обычное дело. Хорошее дело…
Прошел всего месяц с того дня, как я впервые вошла в особняк Поливановых, мне же показалось, что прошел целый год со всеми своими сезонами. Была весна – время надежд и открытий молоденькой гувернантки, затем лето – гувернантка заняла определенное положение в доме, осень – период разочарований, неопределенных стремлений, а потом настала зима – охлаждение, а за ним отрезвление…
Время вообще – понятие относительное. Бывало, студенткой спешу на первую пару, несусь как угорелая, расталкивая прохожих, заскакиваю в закрывающиеся двери троллейбуса и, конечно, не успеваю. Когда же идешь медленно, чтобы не прийти, как дуре, на свидание тютелька в тютельку, время плетется рядом с тобой. Ты останавливаешься, останавливается и оно. Это похоже на велосипедные гонки с преследованием, когда два велосипедиста пытаются обмануть друг друга, балансируют на одном месте, медлят. У кого первого не выдержат нервы, кто бросится рассекать воздушные потоки на радость сопернику? Вдруг они оба срываются и набирают скорость, и несутся хитрые секунды впереди них!
К моей хрущевке я подходила не с проспекта, а из глубины двора, подозрительно глядя на припаркованные поблизости машины. Кто знает? Но господам Поливановым, наверняка сейчас было не до меня. Сейчас они принимают самое главное решение: делят на супружеском ложе губернаторское кресло. А Дианка, мой маленький ангел, спит и летает во сне на своих белых крыльях.
Деревянная горка в нашем дворе летом служит местом тусовки окрестной молодежи. Их громкое общение, а проще говоря, мат-перемат, из-за которого обычно не открыть форточку, сейчас подействовало на меня успокаивающе. Идти к своему подъезду в угрожающей гробовой тишине спящего квартала мне не хотелось.
Самое неприятное – это сам подъезд и темная лестница. Все-таки надо иметь при себе хотя бы баллончик со слезоточивым газом, потому что своими слезами тут не поможешь. А в спортивном зале я качала не те мышцы, которые используются для нокаутирующего удара. Прием, уложивший Поливанова-младшего, был пределом моих физических возможностей.
