Ознакомительная версия.
Единственное оправдание моей никчемной жизни – Наргиз.
И та, которая в ней.
18. Москва. Лужнецкая набережная, джаз-арт-кораблик!
Время как будто повернулось вспять.
На пристани все те же действующие лица: Мария Ежкова, ее родители, Женюля, которая опять куда-то торопилась, и Электровеник, состоящий, как известно, из двух наэлектризованных частей – Электры и Вениамина. Впрочем, они и в этом нарушали все известные законы физики, потому что взаимоотталкивались и взаимопритягивались одновременно, перманентно и очень громко.
Все попытки родителей и Женюли успокоить близнецов имели лишь кратковременный эффект – от двух до десяти секунд, в зависимости от грозности предупреждения.
Впрочем, встречающих – по сравнению с июлем – добавилось: присутствовали также профессор Береславский с женой Натальей, Верочка Евлагина с папой и Джама Курмангалеев.
Время же вспять вовсе не поворачивалось – снежные мухи так и летали по воздуху, поэтому всем, кроме близнецов, было не жарко.
Тем же почти всегда было жарко, потому что при движении выделяется тепло, а близнецы и были живым воплощением движения. А также смеха, воплей, слез, бескорыстной братской дружбы и ежесекундной жесткой конкуренции.
– Вон он плывет! – вскрикнул Ефим Аркадьевич, первым увидевший вожделенные контуры. Профессор вовсе не был зорким соколом. Зато был профессором. И единственный из собравшихся прихватил с собой монокуляр – половинку здоровенного бинокля. – Я даже Михалыча вижу! – добавил он громко через пару минут.
Впрочем, все и так понимали, что появившийся на горизонте катер и есть долгожданный джаз-арт-кораблик. Потому что все остальные катера их нормальные капитаны уже поуводили по близлежащим затонам на долгую зимовку. Река была совершенно пустынна, зимой по ней ходили только прогулочные суда «Редиссон». И то, по слухам, циркулировавшим среди капитанского состава, имитировал судоходное движение лишь один теплоход, исключительно для поддержания имиджа. Лед на Москве-реке хоть и не арктический, но дело свое знает. Даже плавая по каналу, пробитому ледокольным буксиром, рискуешь к лету попасть на судоремонтную верфь, обновлять металлический корпус. В то время как летом по реке плавают все основные деньги.
Теперь уже и без бинокля было видно, что это Михалыч, уверенно ведущий к причалу их переделанный и отремонтированный банкетоход.
Впрочем, он вовсе не был традиционным банкетоходом, предназначенным в меньшей степени для прогулок, а в большей – для традиционного российского отдыха с обильной едой, еще более обильным питьем и танцами с потенциальной дракой на закуску. Соколов как-то рассказывал, что у него на корпоративе умудрились подраться даже члены совета директоров банка. Хотя, как правило, ущерба здоровью отдыхающих при этом не наносилось. Скорее – сбрасывалось напряжение ежедневной жизни.
Да и далеко не каждый рейс – и даже не каждый пятый – сопровождался полудружеской потасовкой.
На этом же, сейчас причаливающем, банкетоходе таких неинтеллигентных эпизодов, скорее всего, вообще не будет. Потому что в данный момент вершилось историческое событие – к бетонной стенке швартовался первый в истории Москвы – а может, и всех рек мира – джаз-арт-корабль! Ну или, с учетом его негигантских размеров – джаз-арт-кораблик.
Вообще, вопрос наименования стоял остро. Известно, что как корабль назовешь – так он и поплывет. Сначала из уважения выслушали мнение профессора. Он предложил назвать просто: «Е. А. Береславский». И был готов за свой счет изготовить золоченые буквы для бортов.
Проект максимально деликатно отклонили.
Потом еще были десятки вариантов имени для джаз-арт-кораблика. Чего только не выдумывали, от профессиональных «Барабан», «Валторна» и «Мастихин» до концептуальных «Джаз-хаос» и «Арт-нирвана». В конце концов все варианты названий просто отбросили, оставив первоначальное, техническое – «Джаз-Арт-Кораблик». В принципе, все равно получался привет в сторону профессора – это же он организовал первый в истории российской столицы джаз-арт-заплыв.
А катер уже встал у причала, накрепко привязанный к нему прочными швартовыми канатами. И Михалыч, теперь вживую, не через стекло рубки, махал им рукой – мол, чего стоите? Карета подана.
Народ потянулся к перекинутым на берег коротким сходням.
Причал здесь был, по сравнению с Краснопресненской, совсем маленьким – даже «Москва», длиной менее сорока метров, встала бы впритык. Но для короткого 544-го проекта – то, что надо.
Самое же главное в этом причале было то, что он был свой. Его выделили – с помощью Береславского, Вериного папы и еще пары серьезных лиц – в пользование именно под организацию культурных музыкально-художественных мероприятий. Так и было написано в серьезном документе с печатью мэрии. Соответственно, арендная плата была насчитана совершенно незначительная.
И хотя усовершенствовать причал пришлось на свои деньги – вбить дополнительные сваи, восстановить и освидетельствовать электрохозяйство, – все равно это были мизерные суммы по сравнению с арендой любого другого помещения в центре Москвы.
Получено также было разрешение и на работу камбуза.
Единственно, чего не хватало капитану Ведерникову для полного счастья, – подвода питьевой воды и канализационного стока. Чего не было – того не было. Выручали старые связи. За малые деньги водовозка заполняла объемистые танки – теплоход все-таки! – пресной водой, а ассенизатор вывозил то, что ему положено вывозить. Но все платы за эти услуги опять-таки были незначительны в сравнении со свалившимся счастьем – собственный выставочный, он же концертный, зал прямо в сердце столичного мегаполиса.
Машка и профессор вошли на борт чудо-корабля с замиранием сердца: они и мечтали об этом давно, и усилий приложили немало. Остальные тоже сгорали от любопытства.
Да, мало что осталось от облезлого прогулочного катера, с трудом дочапавшего по рекам и водохранилищам из Астрахани! Все вокруг сверкало и горело свежими красками да чистым лаком. Не то чтоб богато – но аккуратно, и главное – абсолютно функционально!
В кают-компании было предусмотрено место для развешивания картин и их точечной подсветки. На открытой кормовой палубе – тоже. Одновременно можно было показать не менее сорока работ среднего формата, плюс – неограниченное количество графики в специальных портфолио.
Для музыки оказалось предусмотрено аж три воплощения. Мини-сцена в кают-компании. Между прочим, с небольшой барабанной установкой и профессиональным электронным пианино.
Следующий музыкальный пункт – назовем это микросценой – в носовом отсеке. В нем же, на самом носу, было подобие студии звукозаписи.
Ознакомительная версия.
