Георгий Ланской - Оглянись на пороге

Ознакомительная версия.

Боже, боже, какая была игра! И как бездарно проиграно!

Самым поразительным оказалось, что сейчас, на ледяном ветру, продувавшем ее непокрытую голову насквозь, она осознала, что все это мнимое любовное увлечение было самым настоящим бредом, выдумкой, фантомом, накрученным в ее несчастной голове.

«Что же тебе это час назад в голову не пришло?» — зло подумала Вера.

В клубе, куда она прибежала прямо из дома, уже дым стоял коромыслом. Вера тяпнула у стойки водочки и пошла в зал, ближе к сцене, где уже готовились петь «Вервольфы». Журналистка бросила на них снисходительный взгляд, позвала официанта, заказала ужин и внутренне приготовилась слушать. В конце концов, разгромную статью можно написать и не под своей фамилией, а придумать что-нибудь изысканное и нелепое, скажем, Эсмеральда Глютц.

Увидев Диму, она почувствовала в паху знакомое томление. Черт побери, он был слишком красивым, чтобы просто так выпустить его из цепких рук! Она вспомнила, как лежала в теплой душной постели рядом с его телом, прижимаясь мощными бедрами, и от позабытого вожделения под ложечкой сладко-сладко засосало.

«Нет, родимый, — подумала она и прищурилась с наслаждением, — не отпущу. Никуда ты не денешься».

Когда он запел последнюю песню, Вера на короткое время подумала, что это адресовано ей, вместе со щемящей тоской и отчаянием в красивом хриплом голосе. Дима все высматривал кого-то в зале. Женщине льстила мысль, что он ищет именно ее, но потом с задних рядов поднялась, помахав рукой, знакомая дылда с точеным профилем и тонкими косточками рук.

У Веры руки были некрасивыми: широкими, с толстыми крестьянскими пальцами, над которыми она билась во всех салонах, стараясь придать хоть мало-мальски благородный вид. И сейчас, от этого изящного крылатого жеста соперницы, ее охватила закипающая ярость, застилающая глаза красным. Неосознанным движением она схватила со стола нож и сунула в рукав, словно ворующий столовое серебро домушник.

Они столкнулись почти в дверях. Дима вынырнул навстречу, обнимая счастливую соперницу за плечи. И в этот момент пульсирующий в голове шар разорвался.

Вера помнила, что кричала что-то несусветное и вроде была совершенно невменяемой, но в то же самое время ее сознание витало где-то рядом, отмечая события в строгой хронологии, словно заправский секретарь.

«Сейчас ты порежешь руку, и он бросится тебя спасать. А куда денется?» — подсказало услужливое подсознание.

Вера провела ножом по рукам. Тупое лезвие лишь поцарапало кожу, и тогда она с силой вонзила нож в руку. Кто-то завизжал, послышался мужской мат. Боль, вместо того, чтобы отрезвить, только раззадорила ее, и она полоснула себя еще дважды, замерев в предвкушении. Ну, сейчас бросится спасать…

Не бросился. Более того, отгородив свою принцесску плечом, отступил назад. Соперница с потемневшим лицом пялилась на разыгрывающуюся драму и не двигалась. Разведя руки в стороны, Вера стояла дура дурой, а по коже текла кровь, самая настоящая, реальная, густая, как смола. Она посмотрела на красные капли и медленно поплыла-повалилась набок, выронив прощально звякнувший нож.

Очнулась уже в «Скорой», тупо глядя на равнодушных медиков. Поднеся криво забинтованную руку к глазам, она даже удивилась: неужели это все произошло на самом деле? А усталый эскулап в вязаном свитере, за четверть часа до того закончивший штопать ее руку, все допрашивал и допрашивал, сволочь…

Ветер дул в лицо, и, уклоняясь от снежинок, она не заметила, как добежала до дома, поглощенная своими тяжелыми мыслями, повернула ключ и вошла в квартиру. В лицо ударила волна домашнего запаха: жареной картошки, валокордина и кофе. В спальне заворочалось большое тело, заскрипели пружины кровати.

— Вера, это ты? — позвала мать.

— Я.

— А что так поздно-то?

— Ничего. Спи дальше, — грубо ответила Вера и, скинув пальто и сапоги, пошла к себе в комнату. Там она со вновь закипающей злобой рассмотрела кокон бинта и, не раздеваясь, упала в постель, захлебываясь от слез уязвленного самолюбия и ненависти.

Погода снова испортилась. С утра валил снег, больно отдаваясь в измученной высоким давлением голове. Ольга медленно шла по улице, стараясь избегать спрятавшихся под снегом коварных луж, покрытых льдом, с ломкими белыми пузырями. Она думала, что все рассчитала верно, но глупые дети поступали вопреки ее планам, ускользали от расставленных ловушек и упорно не замечали развешанные, словно сласти на елке, преимущества совместной жизни.

А ведь как она старалась, интриговала, намекала, умасливала… Чего стоили только ее звонки на прежнюю работу, и беседы с полицейским, которому она так ловко намекнула о возможной причастности к нападению на Аллу этой белокурой сучки. Правда, если бы не связи в верхах, в полиции вряд ли вообще бы почесались, тем более сватья Алла упорно не желала писать заявление.

Белокурая отстала. Во всяком случае, Сергей спал спокойно и уже не закрывался от матери, беседуя по телефону, однако настроение у него было препаршивое. Возвращаясь с работы, он ужинал и уходил к себе, почти не общаясь с Ольгой. Напряженная атмосфера, царившая в доме, напрягала ее, лишала спокойствия и сна, и она была бы рада спихнуть кровиночку в лоно собственной семьи. Не то чтобы она не любила сына, но в шестьдесят с лишним хотелось покоя. До сих пор самыми сильными потрясениями были страдания очередной Марианны из новой мыльной оперы. Когда же латинские страсти вылились в собственную жизнь, Ольга оказалась к этому совершенно не готова.

Сергей возвращаться к себе не хотел или не мог, отметая все намеки матери невнятным мычанием. Поговорить со строптивой невесткой свекровь так и не решилась. Поскольку первая попытка особым успехом не увенчалась, да и отвлеклась она тогда на месть разлучнице, Ольга вновь направилась к Алле, чтобы попробовать настроить ее на нужную волну. Чай, не чужие. Новость, что сватью уже выписали, Ольгу порадовала. Прикупив тортик, она, предварительно созвонившись, пошла в гости.

Уже у самых дверей услышала писк и удивленно обернулась. На площадке сверху сидел котенок: маленький, серый и пушистый. Увидев ее, он бросился вниз, косолапя на высоких ступеньках.

— Кыш отсюда! — цыкнула женщина и даже топнула ногой. Тот на секунду замер, а потом, продолжая пищать, двинулся дальше, торопясь успеть к возможной спасительнице.

Двери открыл Николай, чему Ольга обрадовалась. В конце концов, двое родителей лучше, чем один. Авось вразумят непутевую дочуру.

— Здравствуй, Оленька, — сказал он.

— Здравствуй, Коленька, — улыбнулась она в ответ.

Они приветствовали так друг друга уже много лет. В отличие от жены, Николай к сватье относился более радушно, зятя любил и вовсе не относил их семью ко второму сорту, как это делала Алла со свойственным ей высокомерием истинной аристократки. Хотя откуда там аристократизм? Всем известно, в какой дыре она родилась и кто ее из грязи вытащил…

Ознакомительная версия.