Ознакомительная версия.
– Лори… ты моя девочка… люблю тебя, так люблю…
О, мать твою – зачем это все?! Ну зачем – теперь будет только хуже! Еще хуже… Плачу…
Наверное, внутри все сгорело, остались только угли, которые едва тлеют. Но стоит только чуть пошевелить их, как они вдруг дают хоть маленький, но все-таки огонек, который больно жжет и мешает дышать. За что, почему? Разве он этого хотел? Ведь нет же… неужели наказание за все будет именно таким? Неужели он будет остаток жизни вспоминать не тех, чьи жизни исковеркал своим появлением, а только одну? Только ту, из-за которой – все? Это же несправедливо…
* * *
Осень…
Я никогда особо не любила это время года, а с тех пор, как заболела, предпочла бы, чтобы оно вообще не наступало. Мне очень тяжело в сырую, пасмурную погоду – низкое давление и постоянная слабость, заставляющие меня проводить большую часть времени в постели. И еще – непременная госпитализация. Я не вижу в этой процедуре особого смысла: очередь на пересадку не сдвинулась, а таблетки горстями можно и дома глотать. И даже капельницы ставить за деньги любая медсестра согласится на дом ходить, благо через дорогу. Но мой лечащий врач настаивает, и мне приходится подчиняться, хотя я ненавижу оказываться в этом заведении. Слава богу, что хоть на выходные отпускают домой. В пятницу вечером за мной приезжает Джер – муж снова в какой-то командировке, поэтому дома никто не ждет.
Отвратительный промозглый вечер, мелкий дождь, наполовину опавшие листья превращаются в бурую кашу под ногами. Мы идем через заброшенный больничный сквер к парковке, и вся эта слякоть чавкает под ногами, вызывая у меня приступы тошноты. Интересно, почему никому из поэтов не пришло в голову отразить в стихах именно это, а? Такая вселенская тоска…
У Джера дома тепло, пахнет какой-то едой, и меня мгновенно несет в ванную – тошнота ужасная.
Смочив лицо водой, возвращаюсь в кухню.
– Ну, как ты, малыш? – Джер садится напротив меня на высокий табурет и берет за руки. – Похудела совсем…
– Не надо, а? – Я морщусь – упоминание о моей уже просто неприличной худобе не слишком настраивает на романтику. А хочется как раз этого.
– Ну, не сердись. Я не хотел тебя обидеть, ты же знаешь. – Он целует мои руки, поглаживает запястья и добирается до исколотых уже напрочь вен на локтевых сгибах. – Господи, ужас какой, – качает он головой, увидев синяки. – Больно?
– Нормально.
Внезапно Джер срывается с табуретки, хватает меня на руки, прижимает к себе и начинает ходить по кухне от двери к окну, что-то бормоча мне в шею. Я не могу понять, что именно, но когда все-таки ухитряюсь заглянуть ему в глаза, вижу, что он плачет…
– Ну, пожалуйста… ну, не надо, Джер…
– Почему ты? Ну почему ты?!
– А почему – нет? – равнодушно интересуюсь я.
Он смотрит на меня влажными глазами и молчит. Я его понимаю в принципе, когда-то давно сама задавалась подобным вопросом. А потом поняла: а почему действительно не я? Почему молодые девочки, не успевшие даже пожить? Почему маленькие дети – им за что? Кто-то может ответить на это? Нет. Ну вот и нечего дурацкие вопросы Богу задавать!
– Ты не бойся, я еще не скоро умру. Да я вообще не умру, мне пока нельзя. Я еще так много должна успеть, что мне просто нельзя, понимаешь? – Я беру его лицо в ладони, вытираю пальцами глаза. – И не смей больше… я не хочу видеть, какой ты бываешь слабый, Джер. Очень тебя прошу!
– Да, Лори, конечно… Это я что-то… не сдержался… Конечно, ты не умрешь, как ты можешь умереть? Все будет хорошо, я знаю.
После ужина мы ложимся в постель, и я чувствую, как что-то изменилось. Такое впечатление, что Джер начал за меня бояться, как будто я стеклянная. Это открытие не радует, понятное дело. Чертова жизнь, чертова болезнь…
Сейчас он дремлет, а я сижу за его компом и плачу. Я вдруг поняла, как сильно хочу жить – у меня еще столько планов… Я только-только начала реализовывать самое главное, к чему шла несколько лет.
Всю ночь воскресенья мы почти не спим, постоянно вцепляемся друг в друга, целуемся то и дело, словно перед расставанием. Я бы ушла, но не могу. Привычка все усложнять отравляет жизнь не только мне, но и всем вокруг меня. Гелла говорит – уходи. Рассуждать легко. Куда я уйду – со своими проблемами? Я знаю, Джер не бросит меня, но я-то могу ли ему на шею повеситься, да еще с болезнью? Нет… это не вариант. А все почему? Потому что – правильно – надо было «никакой любви, Боже сохрани», а я сломалась. Или Джер сделал все, чтобы это случилось? Теперь уже не поймешь, да и нужно ли? Какая разница… Потянуло на высокие материи, любовь-морковь…
– Ну что ты не спишь? – оторвавшись от меня в очередной раз, спрашивает Джер шепотом.
– Не могу.
Он опять набрасывается на меня с поцелуями, гладит по спине, прижимает так сильно, как будто собирается впечатать то, что от меня осталось, в себя.
– Господи, Лори… ты что холодная такая? Мерзнешь?
Мерзну. Осень – самое отвратительное время года, мне даже зимой не бывает так паршиво. Джер выбирается из постели и приносит мне свой махровый халат, заворачивает в него и укутывает еще и одеялом. Садится и берет меня на руки, обнимает и утыкается лицом куда-то в шею, дышит горячо.
Почему мне всегда так спокойно с ним, так надежно? Не знаю даже…
Утром он везет меня в больницу. В тюрягу, на зону, черт… Я ненавижу это место, просто не-на-ви-жу! И нет выбора…
Мы сидим в машине и никак не можем расстаться. Странно выглядит со стороны, наверное, но окна тонированные, и не видно, как резко мы контрастируем – здоровый мужик с легкой щетиной на изуродованном шрамом лице и женщина с зеленым лицом и огромными синяками вокруг глаз. На нем – строгий серый костюм и галстук, на мне – спортивный бело-голубой костюм. Красота неописуемая… Но он так обнимает меня и так смотрит, что мне совершенно безразлично, кто и что подумает. Я плачу. Все время плачу, уже сама себя ненавижу за это, я никогда в жизни столько не рыдала.
– Не надо, Лори… – просит он, вытирая мне глаза пальцами. – Прошу тебя, не плачь, не расстраивайся. Я приеду вечером, хочешь?
– Хочу…
– Ну отлично. Я приеду, а ты выйдешь, и мы погуляем, если не будет дождя. А если будет – посидим в машине, да?
Он уговаривает меня, как ребенка, я киваю и соглашаюсь – ну просто папа и дочка… Все, надо идти, надо – скоро врачи придут, а меня нет, и заведующий опять орать будет, он не приветствует этих отлучек домой.
Ухожу, не оглядываясь.
* * *
Все, выписалась я. А толку лежать здесь, когда лекарство не помогает, сдвигов нет, а нервная система совсем расстроилась? Нет, домой, домой…
Звоню мужу, вернувшемуся, кстати, из командировки неделю назад и за это время так и не соизволившему приехать и навестить меня. Он… сожалеет, что забрать меня не сможет – уезжает на рыбалку, надо еще собраться, то-се… Сволочь! Вот теперь у меня есть реальный повод задуматься: а какого, собственно, черта я продолжаю готовить ему ужины и выслушивать вечерние монологи на тему «я устал, жизнь дерьмо, хочу жить в Европе»? Хочешь – вали и живи! Наверное, развод неизбежен…
Ознакомительная версия.
