Его отец фыркнул, выказывая свое неодобрение.
— Черт тебя подери, Кэл, я ведь не говорил, что мой способ оказался лучше. Я работал по старинке, по наитию, полагаясь на Бога, потому что не умею иначе. И уж ему-то известно, как часто я ошибался.
Кэл устало провел рукой по лицу. Ну почему они всегда разговаривают вот так? Почему они не могут общаться, как нормальные люди?
— Извини. Я не должен был спускать на тебя всех собак. У меня был трудный день.
Зейн уселся, потом кивнул на бутылку виски.
— Если ты не рассчитываешь прикончить его в одиночку, почему бы тебе не налить глоток отцу?
Выпить вместе с отцом? Вот это да. Впрочем, всегда бывает первый раз. В молодости Кэл выпивал в компании таких же юнцов, как и он сам, куролеся субботними вечерами просто для того, чтобы позлить старика. И неоднократно домой его привозила полиция.
— Выпивка? А что говорит по этому поводу врач?
Лицо Зейна мгновенно потемнело.
— Со мной не случилось ничего такого, что бы не позволило мне выпить капельку виски.
Кэл ухмыльнулся.
— Расслабься, я всего лишь подкалывал тебя.
Зейн выругался, потом тяжело вздохнул и прикрыл глаза.
— Я знаю, но по-прежнему попадаюсь на эту удочку.
Из нижнего ящика стола Кэл вытащил еще один стакан. Дунув в него, он вылил в стакан последние капли «Южного наслаждения» и подтолкнул стакан к своему отцу.
— Ты по-прежнему начинаешь любой разговор с критики. А я бросаюсь на тебя просто по привычке. Вот почему я так отреагировал на упоминание о графиках. — Кэл кивнул в сторону компьютера, экран которого к этому времени уже погас. — Я почему-то решил, что тебе это не нравится.
Его отец взял стакан в руки, вращая в нем янтарную жидкость, но пить не спешил. Кэл поднял свой стакан и отпил глоток. Его старое кожаное кресло скрипнуло, когда он устроился поудобнее, и в комнате воцарилась тишина, если не считать слабого жужжания компьютера. Прошло добрых десять секунд, прежде чем тишина стала давящей.
— Неужели я и вправду так делаю?
При этих словах отца Кэл поднял голову, но обнаружил, что тот по-прежнему смотрит в собственный стакан.
— Делаешь что?
— Начинаю каждый разговор с критики?
Господи, а он-то думал, что тишина была давящей. Если он не будет осторожен, это может стать серьезным разговором, а он не знал, как разговаривать с собственным отцом. Лучше отреагировать вскользь, а потом сменить тему.
— Знаешь, на твоем месте я бы об этом не беспокоился, папа, как в споре о том, что появилось раньше — курица или яйцо. Ты не одобряешь моего подкалывания, или я подкалываю тебя как раз потому, что ты не одобряешь моего поведения? По-моему, это не имеет особого значения.
Зейн вскинул голову.
— Я никогда не относился к тебе неодобрительно.
Кэл сжал в руке стакан с виски. Когда он заметил, что у него побелели костяшки пальцев, он постарался расслабиться. Он уже открыл рот, чтобы сказать: «Да ладно тебе, папа», — но вместо этого лишь презрительно фыркнул.
— Я же был здесь, пап, ты не забыл? О-о, ты здорово не одобрял меня.
Зейн отпил глоток жидкости и поморщился.
— Иногда я мог неодобрительно относиться к твоему выбору, но я всегда знал, что ты хороший мальчишка. Когда ты не старался довести меня до белого каления, я гордился тобой. Может, я не говорил об этом достаточно часто…
«Или вообще никогда не говорил». Кэл отогнал от себя эту мысль. «Не думай, не думай, запрети себе чувствовать».
— Я знаю, что был не лучшим отцом, но я действительно беспокоился о тебе. Те ребята, с которыми ты знался, были для тебя неподходящей компанией. Двое из них, парнишки Куксон, попали в тюрьму. Ты знал об этом? Я хотел для тебя лучшей судьбы. И родео… Я знал, что ты любишь его, но боялся, что оно разобьет если не твое тело, то сердце точно.
— Не говори больше ни слова.
— Почему это? — недовольно проворчал Зейн. — Я полагаю, что должен сказать об этом, если ты считаешь, что оказался для меня сплошным разочарованием.
Кэл с грохотом опустил стакан на стол, расплескав содержимое.
— Я сказал, заткнись, старик.
Зейн не обратил внимания на предупреждение.
— У тебя доброе сердце, сынок, совсем как у твоей матери. Я всегда знал, что из тебя выйдет толк.
Плотина рухнула, и давно сдерживаемый гнев прорвался наружу. Кэл вскочил на ноги, свалив стакан на пол. Звон разбитого стекла, казалось, только раззадорил его.
— Больше… ни одного… слова! Ты слышишь меня? — Даже ости Кэл старался оставить стол между собой и отцом в качестве последнего препятствия.
— Кэл, в чем дело…
— Если ты не замолчишь, клянусь, я ударю тебя..
Зейн вскочил на ноги.
— Тогда бей, потому что я не замолчу.
Кэл обогнул большой стол. Его отец не двигался с места, но приготовился к драке. Эта его поза еще сильнее взбесила Кэла. Подумать только, старик действительно считал, что он может ударить его…
И тут он заметил, что руки его сжаты в кулаки, костяшки пальцев побелели от напряжения, словно он и в самом деле готовился нанести удар.
Господи.
Бормоча под нос проклятия, Кэл повернулся и выскочил за дверь.
Лорен едва успела опуститься в ванну, как услышала стук в дверь. Кэл. Больше некому.
Ее мгновенно охватило волнение, и по коже пробежали мурашки. Вслед за этим на нее нахлынуло разочарование. Как она может испытывать такие чувства при одной только мысли о нем, особенно после того, как он презрительно отозвался о людях, у которых «крутятся цветные широкоформатные фильмы в голове»?
«Но ведь он не тебя имел в виду. Он ничего не знает о твоих видениях. Глупо наказывать его за то, о чем он даже не подозревает».
Прижав мочалку к груди, Лорен в задумчивости закусила губу. Она и в самом деле отчаянно хочет его…
Вновь раздался резкий, отчетливый стук в дверь.
— Это я, Лорен. Впусти меня.
В чем это она поклялась себе сегодня утром? Пользоваться каждой минутой, наслаждаться каждым мгновением, запоминать каждый взгляд и прикосновение. Она вышла из ванны, расплескав воду.
— Иду.
Лорен открыла дверь. Когда он проскочил мимо нее, она попыталась уловить запах лосьона после бритья, ночного воздуха и самого Кэла, которые, как она знала, он должен был принести с собой, но на этот раз все перебивал запах алкоголя. Это, как и напряженность его фигуры, сразу же отозвалось тревожным набатным звоном у нее в голове.
— Кэл, с тобой все в порядке?
Он повернулся к ней, и у нее перехватило дыхание. У него было лицо чужого, незнакомого ей человека. Глаза его горели бешенством, которого она никогда не видела у него раньше.
