— Разве такое бывает? Пять лет, сколько на его счету?.. И ни одного косяка.
— По официальным данным, в серии больше пятнадцати. По факту, перевалило за сорок.
Он продолжает свой рассказ, а я листаю материалы дела, стараясь не задерживаться на снимках, прочитывая тексты по диагонали. Папка невероятно толстая, но я понимаю, что здесь нет даже и десятой доли того, что собиралось за эти годы. Неуловимый убийца, движимый собственной логикой или одержимой навязчивой идеей, в поступках которого невозможно разглядеть систему. Но она есть, есть, только нащупать ее не так-то просто. Возможно, Ваня верит, что раз и у меня не все дома, то я на шаг ближе к мыслям садиста, чем он, но все совсем не так.
В голове тихо и пусто, словно все вымерли. Кажется, им тоже страшно от такой жестокости, как и мне. Сложно поверить, что я второй раз оказываюсь вовлеченной в дело, связанное с серийным убийцей. А если вспомнить, что тогда мне пришлось повстречаться с ним… То тут я даже думать не хочу о подобном исходе. Иван надолго не задерживается, уезжая к семье — толку от меня все равно мало. Я с облегчением впихиваю в его руки черную папку, перетягивая ее резинкой, пряча от себя хранящиеся внутри кошмары и людские трагедии.
— Ваня, — говорю, хватая за руку. — Мне на улицу хочется выйти. Я устала сидеть взаперти, одна тюрьма сменяется другой.
Он хмурится, кусает нижнюю губу, а я, словно пластилиновая, взираю на него, не в силах шевельнуться. И все же, Иван отдает ключ, хочет что-то добавить, но в последний миг передумывает.
— Без глупостей, Басаргина.
— Так точно, товарищ начальник, — сияю в ответ. А когда за ним закрывается дверь, спускаюсь по стеночке на пол, зажимая в ладони еще теплый ключ, и глупо улыбаюсь, глядя в темноту.
Проходит семь минут, я встаю, распрямляя ноги, и открываю входную дверь, снова становясь самостоятельной и взрослой, — словно мне разрешили гулять до двенадцати ночи, взяв обещание вести себя прилично.
Я занимаю ту же лавку во дворе, на которой с утра дымил сосед. Квадраты окон загораются желтым, и я наблюдаю за чужой жизнью, дорисовывая каждому герою новую историю и характер. На моих глазах разворачивается одновременно несколько серий выдуманного сериала, где есть любовь и одиночество, слезы и смех. Когда комары не оставляют на ногах живого места, я с сожалением поднимаюсь, покидая внутреннюю часть двора с большой неохотой. Не отдаляясь далеко от жилья Ивана, неторопливо обхожу дом по периметру и вижу дальше небольшой сквер. До него не так далеко — метров триста, и я иду в сторону пешеходного перехода, чтобы оказаться по ту сторону дороги. Освещения здесь не хватает; проезжая часть тонет в темноте, и лишь над парковой аллеей горят оранжевые фонари в круглых сферах.
До перехода остается не больше двадцати шагов. Из-за поворота показывается темный автомобиль, я вижу его боковым зрением и жду, когда он притормозит, пропуская меня, или проедет, не сбавляя скорости. Но машина медленно катится на первой передаче, двигаясь громадной тенью, подстраиваясь под мой шаг. Я останавливаюсь в нерешительности, ожидая, что откроется окно и водитель спросит дорогу, или как-то иначе проявит свое существование. Вместо этого джип тормозит вровень со мной, прекращая всякое движение. Тонированные стекла скрывают от меня хозяина автомобиля, и кажется, будто гигант живет собственной жизнью. Абсолютно абсурдная мысль разрастается во мне все больше и больше, вызывая ощущение опасности.
«Нам это не нравится!». «Чего он замер там?». «Двигай, двигай от него, какой-то контуженный за рулем».
Ощущаю, что ладони становятся влажными, и отступаю назад, не отрываясь от машины. Гнетущее чувство не дает повернуться спиной, и я пячусь, спотыкаясь почти на каждом шагу. Наконец, я упираюсь в дерево, а водителю надоедает молчаливая игра. Резко газуя с места, он срывается с места. Я вдыхаю запах жженой резины его покрышек и понимаю, что на сегодня прогулка закончена. Хочется назад, в безопасность замкнутых стен и дверных замков, под тепло одеяла.
За три минуты я влетаю в квартиру, скидываю с себя одежду и закутываюсь с головой в постели, оставляя лишь небольшое отверстие, чтобы дышать. Образ врага, таящегося за темными стеклами, еще долго преследует мысли и разговоры шептунов.
«А не такой ли же он, как у Ивана?», — размышляю я, засыпая, но сопоставить автомобили не удается — они все кажутся мне одинаковыми, особенно в темноте.
Глава 4
Я завтракаю шоколадными хлопьями, накладывая их в тарелку трижды, пока в холодильнике не заканчивается молоко. Мне нравится неторопливость, с которой я позволяю себе встречать очередное утро: без расписания, без ежеминутного подчинения и контроля.
Представляю, как Солнце сейчас водит ложкой по непонятному серому вареву из несолёной крупы с водой, украшенному желтым пятнами подтопленного масла. Не доедать нельзя: она всегда садится возле Иволги, потихоньку перекладывая отвратную еду соседке, незаметно, но быстро. К девушке часто приходят родители с полными сумками продуктов: если не их передачки, Солнце однажды растворится в никуда.
Диктор одного из каналов обещает прекрасную погоду, и я верю этой светловолосой девушке, облаченной в серый костюм, с жемчужными зубами и нежным лицом. Разглядываю ее безупречный макияж и укладку, гадая, как выглядит жена Ивана? Брюнетка или блондинка? Высокая, стройная? Почему-то мне очень важно знать, важно и страшно.
— Я все равно проиграю, дурочка из переулочка, — говорю вслух, забрасывая посуду в мойку.
Возле Цветаевой на стуле появляется кулинарная книга. Старая, советская — листаю ее, сидя на подоконнике и разглядывая цветные вкладыши с блюдами национальных кухонь, но так и не решаюсь взяться за что-нибудь серьезное. На языке крутится выражение про мужчин и желудок, но в моем случае дорога куда извилистее, а ради себя стараться нет никакого желания. Вполне сгодится самый простой салат.
Полицейский приезжает к обеду, в форменной одежде, только без кителя и фуражки. Рукава белой рубашки, закатанные на четверть, туго обвивают руки. Я вижу, что Иван успел постричься и гладко побриться, сразу становясь на несколько лет моложе и еще симпатичнее. Я иду следом, откровенно любуясь и вдыхая запах, который мужчина приносит с собой.
— Хорошо выглядишь, — замечаю, проходя за ним в зал.
— Спасибо, но я не люблю комплименты. У меня для тебя есть работа.
Он бросает мне черный пакет, но я не ловлю его, позволяя упасть в ноги. Мы стоим в тишине, разделенные им, точно невидимой чертой, и я смотрю не в глаза мужчине, а на золотой зажим на темном галстуке, пытаясь разглядеть, что нарисовано на эмблеме. В животе просыпается неприятное ощущение липкого страха.
— Аня, — начинает он, но я резко перебиваю, поднимая ладонь в останавливающем жесте:
— Не хочу! Я сказала, что не буду трогать их, — во мне пылает ярость, и когда я сталкиваюсь взглядом с Иваном, вижу, насколько зол и он: привычка подчинять дает о себе знать, — сказала, но ты меня не слышишь.
— Ты обещала помогать, — его гремящий голос ниже обычного. — Или отмена диагноза уже не нужна? Свобода быстро разонравилась?
Я выдыхаю шумно:
— Надумал шантажировать? Черта с два! Я не экстрасенс, сколько можно говорить? Мне на хрен не сдались вещи покойников, которых касались руки убийцы, — я пинаю мешок со всей злости, направляя его в сторону Ивана, но от моих движений пакет раскрывается, и из его недр выпадают вещи, аккуратно упакованные в полиэтилен. Я вижу черную ткань в одном, в другом — золотую цепочку, в третьем — связку ключей с брелоком в виде мягкой игрушки.
Пытаясь успокоиться, сжимаю губы, выравнивая дыхание; примерно тем же занят и полицейский. Ноздри его нервно трепещут, будто вот-вот и он сорвется, заорет, пойдет крушить все вокруг.
Нам требуется несколько минут, чтобы прийти в себя.
Наконец, я качаю головой, переборов себя, и медленно, очень медленно наклоняюсь, протягиваю дрожащие пальцы к первому предмету, замираю в паре миллиметров, заново собираясь с духом. Когда только шуршащая пленка отделяет меня от темных капроновых колгот, я лишь подтверждаюсь в своих мыслях. Хоть изображение рисует картину удушения, по факту, я ничего не вижу.
