— Решено: я остаюсь с вами!
Все обменялись с ним крепкими рукопожатиями, цыгане — дружелюбно и искренне, Джон Андреус — недоверчиво и робко, как будто завладевший его душою демон запрещал ему всякое сближение с людьми.
Потом его внезапно озарила какая-то мысль, и он спросил:
— Зачем ваша молодая спутница идет в Чильтонскую долину?
— Чтобы посетить могилу своей родной сестры, — ответил Абрагам.
Молодая девушка услышала эти слова, хотя и не прислушивалась к общему разговору.
— Она была прелестной девушкой, — прошептала она. — Ей не было еще и восемнадцати… это было доброе, кроткое существо; Сюзанна! Моя бедная дорогая сестра!
Последние слова сменились глухим, болезненным рыданием.
— Почему она так горюет о сестре? — тихо спросил Андреус.
— Это длинная история, товарищ, — ответил Абрагам, — но я, может быть, когда-нибудь расскажу ее вам. Это драма, о которой не следует говорить с чужими.
Молодая женщина окинула присутствующих гневным взором и сказала с вызовом:
— Ее можно рассказать хоть целому свету!.. Эту низкую, грязную, ужасную историю! Ее можно рассказывать и под открытым небом! Но вы ведь доведете меня? — добавила она умоляющим тоном. — Вы клялись, Абрагам, что сделаете это!
— Я сдержу свое слово и доведу тебя, дитя.
— И поставите меня с ним лицом к лицу? Не так ли?
— Ну да, лицом к лицу.
— Да наградит вас Господь за вашу доброту! — ответила она.
И, снова дав волю горю, девушка с рыданием повалилась на траву.
— Она, как мне кажется, немного того? — спросил Джон Андреус, указывая на лоб.
— Да, это почти что так, — ответил Абрагам. — У нее такое горе, которое могло бы свести с ума даже самого разумного человека. Бедняжка!.. Я хочу жениться на ней, и мне тяжело видеть ее в подобном состоянии.
Мужчины разделили между собой пиво, и когда на небе загорелись звезды, стали болтливее и откровеннее друг с другом. Джон Андреус, казалось, забыл о своем демоне и тоже оживился, по примеру прочих. Время от времени он прерывал беседу, чтобы повторить цыганам:
— Я остаюсь, друзья мои, да, я остаюсь с вами!
Долина, в которой устраивают Чильтонские бега, находится в трех милях от города. Это место сбора всех бродяг и цыган, но обычно его посещают очень редко, разве только какой-нибудь фермер, возвращаясь с рынка, свернет в сторону, чтобы сократить путь, и проедет вблизи от косогора, на вершине которого возвышается обмазанный известкой шалаш, которому простодушные поселяне дали название «Большая Биржа».
Скачки бывают в начале августа. Со второго числа начинают заполняться приезжими разные шалаши и палатки, такие низкие, что в них можно лишь лежать, но никак не стоять, для чего в них навалены целые груды папоротника и других растений; лошади и ослы бродят вокруг них, ощипывая жесткую и сухую траву. Первыми посетителями, прибывшими на место, были цыгане, приютившие в своем таборе Джона Андреуса. Они приехали ночью, выбрали самый отдаленный шалаш и выказали свое присутствие лишь легкой струйкой дыма, поднимавшегося над костром.
— У нас здесь немало друзей, — сказал Абрагам, когда все по возможности удобнее расположились в шалаше, — но мы в них не нуждаемся. Для этой бедной девушки будет лучше, если мы будем одни.
«Бедной девушкой» была Британия. Пару раз Джон Андреус попытался украдкой вступить с ней в разговор, но натолкнулся на стену безысходного горя, отделявшую ее от других людей, хотя чувствовалось, что Андреус не совсем ей безразличен. Она говорила с ним, хоть и односложно, отвечая лишь на заданные вопросы, но никогда не смотрела на него и никогда ее лицо не изменяло своего вечного выражения, не проявляло никаких чувств ни в присутствии друзей, ни в присутствии чужих. Когда ей предлагали пищу или питье, она ела, чтобы только не умереть. Спала она тоже только в тех случаях, когда истомленное тело ее настойчиво требовало спокойствия и отдыха, и ее легкий сон всегда был беспокоен и полон видений.
Прибыв на место скачек, Джон Андреус еще раз спросил о причине грусти Британии.
— Вы обещали рассказать мне об этом, когда познакомитесь со мной поближе, — сказал он Абрагаму. — Мы уже давно вместе, и я надеюсь, что вы сдержите слово.
— Я расскажу вам все, — ответил Абрагам. — Иногда мне и самому хочется рассказать об этой трагедии, а в другое время я нахожу, что разгласить ее — значит отомстить оскорбившему ее… Да, я расскажу вам все как есть, Андреус.
Собеседники курили, лежа на земле на некотором расстоянии от прочих товарищей. Абрагам встал и повел Андреуса по длинной аллее к какому-то забору, на который и сел, приглашая своего спутника поместиться рядом с ним. Джон так и сделал и начал закуривать трубку, готовясь внимательно выслушать историю цыгана.
— Британия замечательно красивая девушка, — начал Абрагам. — Она была еще лучше до ночи, ознаменовавшей себя ужасным происшествием, которое не забыто нами… Всевидящий Бог знает, что оно не забыто!.. Оно-то и прогнало с ее лица румянец, а из глаз — прежний блеск!.. Да, раньше она была настоящей красавицей!
— Я верю этому, — с нетерпением проговорил Андреус. — Продолжайте, пожалуйста!
— Она не похожа уже более на ту, которая потеряна для нас, — продолжал цыган с чувством, — не похожа настолько же, насколько не похожи полевые ромашки на чудные цветы, растущие в теплицах. В ней так же мало сходства с убитой сестрою, как между тем фонарем, горящим в отдалении, и звездою, сверкающей над нами… Бедняжка… мое бедное убитое дитя!
— Вы сказали: убитое? — переспросил Андреус.
— Видите ли, товарищ: есть убийцы, которые никогда не используют ножей или других смертоносных орудий и не попадают на скамью подсудимых… Есть убийцы не тела, а души: жертвой такого убийства и стала сестра Британии!
— Я не могу понять, куда вы клоните, — перебил Джон Андреус. — Мне хотелось бы, чтобы вы выражались яснее и не отходили от главного предмета.
— Я и хочу придерживаться сущности дела, но только при условии: не торопите меня… Есть слова поострее ножа или кинжала, каждый звук которых жжет губы… но я перехожу к изложению дела. Недалеко отсюда живет прекрасный джентльмен, если только богатство и роскошь могут сделать человека прекрасным. Как бы там ни было, но он один из самых всесильных людей этого графства. В прошлом году он присутствовал на бегах, правил четверкой, а в его экипаже сидела молодая и красивая дама. Он пил шампанское и держал пари на каждую лошадь, которая могла претендовать на приз.
Джон Андреус внимательно вслушивался в каждое слово цыгана, и когда тот замолк, чтобы перевести дыхание, сказал с нетерпением:
