— И вы подозревали это? — спросила я. — Поэтому вы здесь?
— Нет, — сказал он, — я видел, что вы спустились по лестнице, и пошел за вами. Я подумал, что вы, быть может, совершили какое-нибудь открытие.
— Открытие? Какое открытие?
— Произведения искусства, разумеется. Помните, вы мне говорили?
— Здесь, внизу?
— Но ведь невозможно знать наверняка, где запрятано сокровище?
— Конечно, нет.
— Сейчас, — сказал он, — мы не будем говорить о стуке. Мне бы не хотелось, чтобы Готье прослышал об этом. Он немедленно начнет заниматься этой проблемой. Нужно подождать до окончания сбора урожая. Вы не представляете себе, мадемуазель Лоусон, какая лихорадочная активность наблюдается здесь во время созревания винограда. В такое время невозможно приглашать рабочих в замок для борьбы с жуками.
— Можно передать Женевьеве ваше объяснение?
— Да, передайте. Скажите ей, чтобы она ложилась спать спокойно и не прислушивалась.
— Я скажу, — сказала я.
Мы вместе поднялись по лестнице, и, как это обычно случалось в его обществе, мной овладело смешанное чувство. Мне было неловко, словно меня поймали с поличным за недостойным занятием, и в то же время я испытывала необычайное оживление, вновь имея возможность видеть его, слышать его голос.
На следующий день во время верховой прогулки я все объяснила Женевьеве.
— Жуки! — воскликнула она. — Да они ничем не лучше привидений.
— Чепуха, — рассмеялась я. — Это не бесплотные существа, и от них легко можно избавиться.
— А если не удастся, то они уничтожат дом. Уф! Меня дрожь пробирает при мысли об этих отвратительных созданиях.
— Они бьются головами о дерево, чтобы созвать своих собратьев на пиршество.
Женевьева расхохоталась, и нам стало сразу веселей. Я поняла, что она успокоилась.
День был чудесный. Все утро то и дело принимался лить дождь, и теперь трава и деревья чудно пахли свежестью.
Безжалостно обрезанная лоза — девяносто процентов побегов были подрезаны — выглядела сильной и здоровой. Остались только лучшие побеги, и им было достаточно места под солнцем, чтобы виноград вырос сладким и пригодным для изготовления первоклассного вина замка Гейяр.
Женевьева вдруг произнесла:
— Как было бы хорошо, если бы вы ужинали с нами, мисс.
— Спасибо, Женевьева, — сказала я, — но я не могу прийти без приглашения, и в любом случае меня вполне устраивает скромный ужин в моей комнате.
— Вы с папой всегда беседовали во время ужинов.
— Естественно.
Она засмеялась.
— Лучше бы она не приезжала сюда. Она мне не нравится. Впрочем, как и я ей.
— Это вы о тете Клод?
— Вы прекрасно знаете, о ком я, и она мне вовсе не тетя.
— Так легче ее называть.
— Почему? Она не намного старше меня. Они, кажется, забыли, что я уже взрослая. Давайте заедем к Бастидам, посмотрим, чем они там занимаются.
Ее лицо, только что выражавшее недовольство при упоминании «тети» Клод, просияло в предвкушении поездки к Бастидам, и я, страшившаяся этих ее внезапных смен настроения, была рада повернуть Голубку к их гостеприимному дому.
Ива и Марго мы нашли в саду. В руках у них были корзины; низко наклонившись, они обследовали главную дорожку, напевая тонкими детскими голосами какую-то песенку и изредка перекликаясь друг с другом.
Мы привязали лошадей к столбу, и Женевьева побежала узнать, что это они делали.
— Разве вы не знаете? — удивленно спросила Марго — она была в том юном возрасте, когда те, кто не знает того, что знаешь сам, кажутся исключительно невежественными.
— Да это же улитки! — воскликнула Женевьева.
Ив, усмехнувшись, взглянул на нее, и протянул ей корзинку. Там было несколько улиток.
— У нас будет пир! — сообщил он.
Он поднялся и начал приплясывать, напевая: «Развеселая голубка, моя милая голубка, моя славная голубка раз поехала в Монброн...»
Он вскричал:
— Посмотрите-ка на эту. Она уже не поедет в Монброн. Ну, давай, моя милая голубка. — Он улыбнулся Женевьеве.
— У нас будет улиточный пир. Они из-за дождя повылезали. Можете взять корзинку у Жанны и присоединиться.
Женевьева помчалась вокруг дома прямо к кухне, где Жанна занималась приготовлением какого-то жаркого с овощами; а я подумала, как менялась моя подопечная, переступая порог этого дома.
Сидя на корточках, Ив покачивался из стороны в сторону.
— Приходите к нам на пир, мисс Даллас, — пригласил он.
— Через две недели, — громко добавила Марго.
— Мы выдерживаем их две недели, а потом подаем с чесноком и петрушкой, — от сладостных воспоминаний Ив даже погладил свой живот. — Необыкновенно вкусно!
Затем он вновь принялся мурлыкать про себя песенку про улиток. Женевьева вернулась с корзинкой, а я пошла в дом побеседовать с мадам Бастид.
Через две недели, когда улитки, собранные детьми, были готовы к употреблению, нас с Женевьевой пригласили к Бастидам. У них была очаровательная манера устраивать праздник из самых простых вещей, делалось это, конечно, ради детей. Женевьева в таких случаях чувствовала себя немного счастливее, и, надо сказать, вела себя лучше. Казалось, она на самом деле хотела доставить радость другим.
При выезде из замка мы встретили Клод — она шла со стороны виноградников. Я заметила ее раньше, чем она увидела нас; на лице ее горел румянец, она вся была погружена в свои мысли, и вновь меня поразила ее удивительная красота. Однако, при виде нас, выражение ее лица изменилось.
Она спросила, куда мы направляемся, и я сказала, что нас пригласили Бастиды.
Когда мы отъехали, Женевьева сказала:
— Ей, наверное, хотелось бы запретить нам посещать Бастидов. Она думает, что она здесь хозяйка, но она всего-навсего жена Филиппа. Она ведет себя так, словно...
Глаза ее сузились, а я подумала, что она не настолько наивна, как мы считали. Она, несомненно, знала об отношениях между этой женщиной и своим отцом.
Я промолчала, и мы поехали к Бастидам. Ив и Марго ждали нас и громко приветствовали.
Мне впервые довелось попробовать улиток, и они все смеялись над моей брезгливостью. Они, наверное, были очень вкусны, но я не могла есть их с таким же аппетитом, как все остальные.
Дети разговаривали об улитках и о том, как они просили своих святых ниспослать дождь, чтобы улитки вылезли из своих укрытий, а Женевьева с интересом прислушивалась ко всему, о чем они говорили. И кричала она так же громко, как и другие, а когда они запели улиточную песню, она стала подпевать.
В разгар веселья появился Жан-Пьер. В последнее время я редко видела его — он был очень занят на виноградниках. Поздоровался он, как обычно, весьма любезно, и я с некоторым беспокойством отметила про себя перемену, которая произошла с Женевьевой, когда он вошел. Казалось, она отбросила свою детскую непосредственность, и с явным интересом прислушивалась ко всему, о чем он говорил.
