Летом она носила крепкие плетеные туфли на высоких каблуках. У нее была специальная паста, которой она забеливала их, и иногда она позволяла мне их чистить. Я помню, что когда туфли высыхали, они испускали облачко белой пыли при каждом шаге.
Я думаю, ей было пятьдесят с небольшим, но мне она казалась не имеющей возраста. Конечно, я сравнивал ее с горничными, и они казались мне ближе по возрасту, чем она. У нее было приветливое лицо, которое менялось, когда мы садились в наш серебряный «роллс-ройс». Она кивала всем, как герцогиня, когда мы проезжали по Круазет или Променад-дез-Англе. Я думаю, что она не узнавала никого, потому что была очень близорука и не видела в двух шагах от своего носа, но она отказывалась носить очки на улице. Какие загадочные существа, эти женщины. Даже Нэнни Бил име-. ла свои маленькие слабости.
Но она была англичанкой до кончиков ногтей и никогда не отступала от своих правил. Я был одет, как принц, в шелк и кружева. Животные были запрещены, потому что они могли испачкать меня или занести блох. Поэтому плюшевый, старенький, весь в черно-белых пятнах Фидо был моей любимой собакой, и я все еще помню, как крепко я любил его и как сильно переживал его потерю.
Я помню виндзорскую качалку Нэнни, всегда стоявшую у камина зимой, когда дул сильный ветер. Нэнни грела в ней свои старые кости. Я помню ее маленькие очки в черепаховой оправе, всегда лежавшие на странице книги, которую она читала. Я помню запах тостов, которые мы готовили на углях, и чай с медом и имбирными пряниками. Для француза это было слишком английское воспитание, но я не знал других детей и не думал, что что-нибудь теряю. Я был счастлив на вилле «Мимоза» с Нэнни Бил, моей собакой Фидо. садовниками, которые учили меня ухаживать за растениями, попугаями и канарейками в серебряных клетках. Мне не нужно было ничего больше. Мой мир был совершенным.
До того дня, когда за мной приехал мой отец и отправил меня на Калани, в ссылку.
Внешность его была пугающей, хотя я теперь понимаю, что он был красив своеобразной, жесткой привлекательностью. А я был тщедушным, хилым ребенком, маленьким и бледным, как восковая свечка. Я не знал, что означает слово «папа», потому что у меня просто не было папы. У меня вообще никого не было. Но по испуганному голосу Нэнни и жесткому тону гостя я мог понять, что его приезд-не самое радостное событие.
Я немного успокоился, потому что не виделся с отцом весь долгий путь на Калани, и был занят множеством интересных вещей, сильно отличавшихся от того, что было моей ежедневной скукой на вилле «Мимоза». Я не знал, что эта скука станет после несбыточной мечтай.
Когда Нэнни стало плохо во время морского путешествия по Атлантике, я бродил по огромному лайнеру в одиночестве. Мы ехали в крошечной каюте третьего класса, на самом нижнем уровне, и она была наполнена дымом от котлов и запахами с кухни. Я даже не знал, что отец тоже ехал с нами. И, конечно же, я не видел его, и он не наведывался к нам из своего первого класса, чтобы проверить, как там путешествует его сын. Но мне нравилась моя свобода, я нашел себе друзей среди : моряков, чего никогда не было прежде. Я убедился, что мне нравится все это, и, если жизнь с папой будет такова, я ничего не имел против.
Стоя на нижней палубе и вцепившись в руку Нэнни, я жадно глядел на чудесный силуэт Нью-Йорка, а потом, не успев опомниться, я уже очутился на огромном поезде, который вез нас на запад. В Сан-Франциско, как сказала Нэнни, но для меня это было все равно что в Тимбукту: так мало я знал о мире и географии.
Сначала путешествие проходило весело. Мы пересели в Чикаго на другой дымящий монстр-поезд, и мой , отец вновь исчез в своих комфортабельных апартаментах, а я бегал по длинным коридорам и развлекал сам себя. Но это было длинное путешествие, и Нэнни была рада, что я немного растрачу избыток энергии, чтобы потом вытянуться без сил на жестком сиденье.
Мы смертельно устали от путешествия в этом поезде, когда наконец прибыли в Сан-Франциско и подъехали к большому отелю. Я помню, как во все глаза глядел на светловолосого молчаливого незнакомца, который называл себя моим отцом и изменил мою жизнь так внезапно, а теперь смотрел на нас чужим взглядом. «Сидите в машине, -приказал он таким тоном, каким я обычно разговаривал с Фидо, когда он плохо вел себя.-Вы немедленно поедете на лодке в Гонолулу».
И нас отправили на моторном боте «Гйперион-Я». Даже ребенок вроде меня мог понять, что этот бот видел лучшие дни. Облупившаяся краска лохмотьями свисала с бортов, а маленькие, шустрые иностранцы, которых Нэнни называла китайцами, шныряли по палубе, готовя корабль к отплытию. «Это китайцы-язычники», -прошептала Нэнни мне в ухо, пока мы поднимались по трапу на палубу. Я не знал, что она имеет в виду, но мое сердце дрогнуло от ее безнадежного тона. Ее страхи, конечно, были беспочвенны, хотя она отказывалась есть их «языческую» пищу, и мы ели только вареный рис.
Весь следующий день нашего путешествия мы боролись с яростным штормом. Я никогда еще не видел таких волн, огромных, сверкающих и зеленых; на нашу крохотную каюту обрушивались галлоны воды. Мы с облегчением вздохнули, когда сошли на берег в Гонолулу. И тут же нам вновь пришлось сесть на очередное судно, на этот раз направлявшееся в Мауи.
Я помню, как смотрел на оживленный причал Гонолулу и длинную линию берега Ваикики, мучительно желая остаться. Но это было невозможно. Два дня спустя, когда мы прибыли на Мауи, нас уже ждал маленький катер, который должен был отвезти нас в конечный пункт долгого путешествия: Калани.
В водном пространстве, разделявшем Мауи и Калани, было полно подводных течений, которые бросали судно в изнуряющей качке. Спина Нэнни была по-прежнему выпрямлена, и она держала в руках черный зонтик, защищаясь от солнца. Ее лицо приобрело зеленоватый оттенок, но взгляд был тверд. «Нам нельзя болеть», — сказала она, крепко сжав зубы, и я согласно кивнул. хотя не чувствовал себя плохо. Мне нравилось наше морское путешествие.
Каменистый берег Калани возник на горизонте, и, когда мы подошли ближе, я увидел высокие кокосовые пальмы и белый прибрежный песок. Я вспомнил свою скуку на вилле «Мимоза» и дни, лишенные всяких событий, и подумал, что Калани выглядит иначе, волнующе. Я подумал, что, может быть, этот мужчина, который называет себя моим папой, ждет встречи со мной, чтобы показать мне этот чудесный остров. Я жадно смотрел в сторону острова, прижимая к груди Фидо.
Когда катер, управляемый молчаливым китайцем, подошел к берегу, ветер донес запах: терпкий, пряный, незнакомый. Так сильно отличающийся от чистого розмаринового аромата Ривьеры. Нэнни крепко сжала мою руку. «Помни, твой дом-вилла „Мимоза“, -сказала она. — Никогда не забывай этого, Джонни. И однажды ты обязательно туда вернешься».
