Странно, что у казахов безлесное, безводное место называлось Аркой, почти Аркадией. «Арка» по-казахски — «пуп земли», хребет, тоже своеобразный рай, но понятный только степным кочевникам-скотоводам. Сопки в этом месте переходят в довольно высокие гранитные горы. Нет лучше места для зимовки скота, чем долины Арки. Ветер сдувает снег с гор, трава здесь легко доступна для животных, земля плодородная. Чем не греческая Аркадия среди бескрайних заснеженных степей?
Всею этого, конечно, Мария и Айшат знать не могли, но что то тянуло больную девушку именно сюда. Может быть, воспоминания о родных горах? Или предсмертная мечта о рае?
— Нет, Маша, не такие здесь горы, как у нас, — говорила Айшат, когда они после частых и продолжительных привалов взобрались наконец на одну из них, самую крайнюю и невысокую. — Наши горы разные, у каждой свое собственное, неповторимое лицо. Здесь они все какие-то одинаковые, как буруны у Терека.
— Конечно. Степной ветер их всех уравнял за многие годы. Тебе, кажется, получше? Вот и хорошо! Не зря, значит, мы шли сюда. Только я все-таки не пойму, как и когда ты смогла увидеть эти горы?
— Не знаю. Я как-то их почувствовала, поверила… Не знаю. Теперь мне не так страшно умирать.
— Что ты такое говоришь, Айшат? Чтобы я больше этого не слышала! Таким молодцом ты шла сюда. Ты же почти поправилась Чтобы никаких разговоров о смерти и болезни я больше от тебя не слышала!
Айшат только грустно улыбнулась.
— Ты посмотри, Айшат, отсюда долина хорошо видна. Как красиво! На небе светятся звезды, а внизу тоже красные огоньки. Только их гораздо меньше, но все равно — там люди. А вон и рядышком, под той горой, мигает красный глаз. Видишь? Подмигивает, приглашает… Обопрись на меня, сейчас спустимся, попросимся на ночлег.
К горе прилепилась небольшая юрта, похожая на перевернутую, треснутую чашку. У входа лежал верблюд и стояла кобылица. Айшат так им обрадовалась, словно это были родные ей люди. Верблюд равнодушно посмотрел на незнакомых женщин и продолжил что то жевать, кобылица же мотнула головой и дунула теплыми ноздрями в руку Айшат.
В юрте горел огонь. Старик с маленьким лицом, в морщинах которого скрывались узкие глаза, кидал в огонь сухие шарики кизяка. Увидев гостей, он закивал головой и жестом пригласил их к огню. Он сказал что-то, но девушки из всех произнесенных слов поняли только имя Всемогущего.
— Берге, — старик поманил их поближе к очагу.
Девушки протянули к огню руки. Маша тут же почувствовала страшную усталость и слабость. Она увидела, что Айшат стала клониться набок, и вовремя подхватила подругу.
Старик что-то опять заговорил и зацокал языком. Он помог уложить Айшат, потом принес чашку с пшеницей, жаренной на сале, и кумыс. Айшат отказалась от пшеницы, которую старик называл бидай, но сделала несколько глотков кумыса.
Маша поразилась: откуда Айшат взяла силы, чтобы проделать такой тяжелый, казавшийся бессмысленным и безнадежным, путь? Ведь сейчас она была совершенно в таком же состоянии, когда ее вслед за трупами выносили из вагона в снежную степь. Девушка лежала, глядя вверх, в отверстие в юрте, через которое уходил дым, и, казалось, жизнь, как дым, уходит из нее в звездное небо.
Саадаева принесла снега, растопила его, положила на лоб Айшат мокрую тряпочку, которая тут же высыхала. Она смачивала ее опять, вливала в полураскрытый рот подруги кобылье молоко и с ужасом смотрела, как непроглоченная белая жидкость стекает по щеке.
Старик ни слова не говорил по-русски, он теперь вообще молчал, только кивал и смотрел на девушек. Но Мария была уверена, что он все понимает и, кивая, призывает ее смириться. Тогда Саадаева также села возле умирающей Айшат, поджав под себя ноги, и стала ждать.
Время отмерялось теперь кусочками кизяка, которые старик бросал в огонь. Когда он бросил в очаг пятый шарик, Айшат приподняла голову, сказала что-то по-чеченски. Маша разобрала только «Дукха дехийла шу», что значило «Живите долго». Потом, испугавшись, Айшат попыталась отстраниться от чего-то и затихла.
Стало так тихо, что Маша услышала, как за пологом юрты встал на ноги верблюд. Где-то в долине заржала лошадь. Наступало утро…
В степи встретить человека нелегко, знакомого человека — почти невозможно. Но Машу Саадаеву часто встречали люди в пути. От одного селения к другому ездила она на невысокой стенной лошадке. Работала Маша Саадаева устным чеченским телеграфом.
— Хабар бар? — спрашивали ее по-казахски чеченцы. — Есть новости?
— Бар! — отвечала Маша. — Есть новости! Живы Мидоевы, живы Дакашевы… У Тугаевых родилась дочка. Назвали ее Айшат…
— Слава Всевышнему! А правду говорят, что в нашем ауле Дойзал-юрт живут русский, немец и чеченец?
— Нет, сказка, наверное…
— Да, наверное, сказка…
* * * * *
К декабрю, когда фирмы грамзаписи выбрасывают в продажу рождественские си-дишки, Элтон Джон выпустил новый сингл.
Песня сразу попала в чарты. И уже на второй неделе возглавляла британский хит-парад.
Песня была о девушке по имени Ай… «Friends Knew Her as Ie».
пел Элтон Джон, —
дорогая Ай…
Ты летаешь, а мы не можем взлететь.
Ты видишь в черной ночи — а мы не видим даже днем…
Дорогая Ай, ты умеешь любить…
А мы не умеем, потому что у нас каменные сердца…
Но мы, твои друзья, мы надеемся, что там, на небе, ты будешь молиться за нас.
И однажды — мы взлетим…
Дядя Магомед скупил пять тысяч компакт-дисков с этой песней и распространял их в Чечне и в Ингушетии вместе с гуманитарной помощью.
Джон плакал, когда по радио передавали «Friends Knew Her as Ie».
Софи-Катрин, когда песня заставала ее в машине, счастливо глядела на небо и не вытирала слез.
Астрид ушла с поста директора московского отделения. Она вернулась в Австрию и вышла замуж за богатого пивовара.
В спальне у Софи-Катрин и в спальне у Астрид — висели две одинаковые картины.
Айсет в зеленом газовом платке… Айсет, состоящая из одних огромных глаз…
Безумец бежит по просторам божьим;
Вдали, за иссохшей, горестной степью,
За ржавым, за выжженным бездорожьем —
Ирис, нирвана, сон, благолепье.
Бегство от мерзости… Сумрак вселенский…
Плоть изможденная… Дух деревенский…
Душа, исковерканная и слепая,
В которой не горем сломлено что-то,
Мается, мучится, грех искупая, —
Черный. Чудовищный ум идиота.
