Ознакомительная версия.
И угрозу он чувствовал, и злобу. Или он просто нервничает от того, что идет снег?
Ему было шестнадцать лет, когда выяснилось, что у него есть нервы и именно из-за них он никогда не станет великим пианистом.
Он боялся зала. Боялся так, что не мог заставить себя выйти на сцену, даже если в зале никого не было. Он боялся сцены, боялся пустого пространства, боялся света, звука собственного рояля — всего на свете.
Знаменитый пианист приехал из Лондона и утешал его мать, у которой как будто кончилась жизнь, когда выяснилось, что Данилов не может играть. Приезжали профессора, не менее знаменитые, чем пианист, и говорили, что виноваты нервы.
Оказалось, что шестнадцатилетний Данилов никуда не годится.
Все утешали его мать, объясняли ей, что она ни в чем не виновата.
Виноват Данилов и его нервы.
На него никто не обращал никакого внимания. Он был просто организмом, субстанцией, на которую тратились силы, время и деньги, возлагались надежды, а потом оказалось, что субстанция устроена как-то не правильно и исправить ее невозможно.
Поначалу мать все-таки пыталась его исправить, но он начинал трястись, едва увидев пустую сцену и на этой сцене рояль и стул. Крышка рояля была поднята, стул слегка отодвинут — все готово для того, чтобы принять сломавшегося от не правильного употребления Данилова. Принять и убить его.
По ночам ему снилось, как он умирает за роялем, один в пустом зале. Он играл и видел свои руки в ослепительных манжетах концертной рубашки, пальцы летали по клавишам, но не было звука, и там, во сне, в этом было все дело.
Данилову казалось, что если он услышит звук, то не умрет, и он начинал лупить по клавишам так, что болью заходились расплющенные от ежедневных репетиций подушечки пальцев, а звука все не было, рояль не пускал звуки наружу, и он не мог снять руки с клавиатуры, его засасывало в черно-белую глубину, и у него больше не было пальцев, и на том месте, где они были, надувались кровавые пузыри, из которых медленно, капля за каплей, вытекала кровь, разбавляя черно-белые цвета красным.
Таким красным, каким только может быть кровавое пятно на очень белой блузке.
Он понял, что не спит, только когда увидел свое отражение в зеркале. Он не спал. Он был в ванной, старался не шуметь, чтобы не разбудить Марту, думал о записках, которые исходили ненавистью, о матери и о том, как подвел ее. Он подвел не только ее. Он подвел всех на свете. Он стоял перед зеркалом, взявшись обеими руками за края раковины, и смотрел себе в лицо.
За его спиной, за закрытой дверью что-то с грохотом упало, и Марта спросила приглушенно:
— Данилов, ты там досыпаешь?
— Нет, — сквозь зубы проговорил Данилов.
— Что? — раздалось из-за двери. — Освободи помещение, иди досыпай в постель!
Он поспешно умылся очень холодной водой, вытер лицо и открыл дверь.
— Доброе утро, — сказал он Марте, которая маялась под дверью, — прошу прощения, что разбудил.
— Меня разбудил не ты, а телефон, — пробурчала Марта, протискиваясь мимо него в ванную. — Надо было мне его вчера выключить, а я забыла.
— Это я забыл, — повинился Данилов. — Вернее, не сообразил.
— Что делать, Данилов, — проговорила она из ванной, — что делать, если ты такой тупой.
Он улыбнулся. Она всегда разговаривала с ним как-то так, что ему хотелось улыбаться, даже по утрам после разговора с матерью.
На полированном черном прилавке, заменявшем кухонный рабочий стол, лежали часы, браслет и два золотых кольца. Одно из них Марта привезла два года назад из Бахрейна и невыносимо хвасталась и кольцом, и Бахрейном.
Он знал, что завтракать она не будет. «Ты с ума сошел, Данилов, какой завтрак в полдевятого утра!» Он знал, что она станет долго пить чай, а потом кофе и в одиннадцать захочет есть. Он знал, что она выйдет из ванной в плотных голубых джинсах и обтягивающей маечке, довольно свежая, но недовольная. Он знал, что по утрам она всегда бывает свежей и немного сердитой.
Чего он только про нее не знал!
«Не знал, что она беременная», — сказал он себе мрачно.
— Кто звонил?
— Моя мать. В среду прием, и она уже пригласила Лиду. Завтракать будешь?
— Ты с ума сошел, Данилов, — сказала она недовольно, — какой завтрак в полдевятого утра! Что ты смеешься?
— Я не смеюсь. Сейчас будет чай.
— Что за прием?
— В честь премии, которую получил мой отец. Или в честь отца, который получил премию.
— Это что? — спросила она. — Ирония?
— Нет.
— А где прием? В Париже? Или в Нью-Йорке?
— В Москве. Самое интересное, что сначала пригласили Лиду, а потом уж меня.
— Теперь тебе придется на ней жениться, — сообщила Марта, — как честному человеку.
— Я ни на ком не собираюсь жениться! — сказал Данилов с досадой. Он достал из холодильника йогурт, сыр и тонкие пластинки сухих хлебцев, которые тоже почему-то держал в холодильнике. «Завтрак джентльмена» называла этот набор Марта. Он никогда не менялся.
— Какие у тебя планы? — спросил Данилов, когда она отхлебнула первый глоток чая и замерла, как японец на чайной церемонии.
— Никаких.
— Что, и экзаменов никаких?
— Ну тебя, Данилов. Я только что сдала третью категорию тестов. Осталось еще две. Перед Новым годом вторая, а весной первая. Сдам, и мне дадут повышение.
Данилов посмотрел на нее.
— Повышение?
— Повышение, а что?
— А ребенок?
Марта еще глотнула чаю и поэтому ответила не сразу.
— И ребенок, и повышение, Данилов. Мне надо семью кормить, а чтобы кормить, надо повышение получить, а чтобы получить, надо экзамены сдать.
— А Петя, — спросил Данилов, — он не собирается семью кормить?
Марта пожала плечами:
— Наверное, собирается. Я пока точно не знаю.
Данилов пришел в раздражение. Зачем он спрашивает? Какое ему дело до Пети и его планов? Ему и до Марты теперь не должно быть дела! По крайней мере, нужно постепенно приучать себя к этому. Он был специалистом экстра-класса в постепенном приучении себя к чему-нибудь.
— Снег идет, — сказала Марта.
— Если тебе нужны будут деньги, — начал он, раздражаясь все сильнее, — ты можешь взять у меня. Я зарабатываю больше, чем трачу. Вряд ли ты сможешь работать в полную силу, когда… когда ребенок родится. Ты только не подумай, что я хочу поставить тебя в неловкое положение. — Данилов посмотрел на нее и спросил недовольно:
— Что ты смеешься?
— Я не смеюсь, — возразила Марта. — От твоего джентльменства можно ума лишиться, Данилов. Если мне понадобятся деньги, я возьму у тебя и попаду в самое неловкое из всех известных мне положений. O'кей?
Ознакомительная версия.