Капитан стоял, отвернувшись от матери с сыном, и каким-то неопределенным взглядом смотрел в окно ризницы, за которым стояли дрожащие от стужи дети, горевшие желанием увидеть новобрачную.
— Вы готовы, леди Лисль? — спросил он наконец.
Она не ответила, однако отослала от себя сына, жадно следя за ним глазами, пока он выходил из ризницы. Услышав стук колес экипажа, увозившего сэра Руперта в Лисльвуд, она взяла капитана под руку, простилась с ректором и вышла тоже из церкви. Крестьянские дети заметили ее бледное лицо, полные слез глаза и светло-русые волосы, мокрые от дождя и растрепанные ветром, заметили они и то, что лицо капитана было еще бледнее и рука его дрожала, когда он отпирал ворота кладбища.
Пролетели шесть недель, отведенных на брачную поездку. Новобрачных ждали с минуты на минуту, во всех комнатах пылал яркий огонь.
К свадьбе сэра Реджинальда с богатой мисс Клэрибелль замок вновь отремонтировали и отделали. Старинные дубовые панели времен одного из первых Генрихов отполировали и украсили позолотой и разноцветными гербами. Перед овальными зеркалами в дорогих резных рамах красовались консоли из золота, серебра, бронзы, черного дерева и стали. В громадной библиотеке, вся мебель которой была сделана из дуба с золотыми украшениями, прорубили сводчатые окна. Рамы фамильных портретов, висевших по бокам двух великолепных лестниц в передней, соединявшихся на широкой площадке, откуда вокруг всего замка шли две галереи, покрыли позолотой, а сами картины отреставрировали. Парадная гостиная была убрана в новейшем вкусе: светло-желтые стены, серебристые карнизы и белая шелковая драпировка, отделанная бахромой самого нежного розового цвета. Пол покрыли ковром, на котором по белому фону были искусно разбросаны букеты полурасцветших роз. Кресла и диваны из какого-то белого дерева, блестевшего, как слоновая кость, обтянули белой шелковой материей и украсили бахромой, их можно было привести в движение легким прикосновением руки — и они начинали скользить по ковру, не оставляя ни малейшего следа.
Эта гостиная сообщалась с другой — меньших размеров, обитой зеленой материей, из нее потайной ход вел в комнаты леди Лисль, отделявшиеся от прочих помещений длинным коридором. Столовая, меблированная согласно требованиям времени, с зелеными бархатными драпировками и зеленым турецким ковром украшена древними статуями, картинами итальянских знаменитостей и фамильными портретами.
В каминах пылал яркий огонь, в серебряных и хрустальных люстрах в честь предполагаемого возвращения новобрачных были зажжены все свечи, белые как снег скатерти, серебряная посуда и огромные позолоченные судки, стоявшие в столовой на буфете, роскошная спальня с драпировками из лилового бархата на белой атласной подкладке, защищенная от сырости двойными рамами уборная, зеркала и фарфоровые безделушки неимоверной цены, пушистые аксминстерские ковры, превосходно выдержанная прислуга, говорившая тихо и ходившая неслышно, осторожно, дорогие вина в серебряных жбанах, утонченная кухня, которой заведовал искусный француз — все это богатство, весь этот блеск и комфорт, вся эта баснословная роскошь развернулись теперь, чтобы польстить чувствам индийского офицера, который бросил к черту свой капитанский чин (интересно, почему?). Он, еще недавно бедный и неизвестный, чувствовал себя миллионером.
Взглянем же еще раз поближе на красавца воина, сидящего за столом напротив своей жены. Посреди всей этой роскоши он не кажется счастливым. Он держит в руках хрупкий и прозрачный бокал, не замечая, что вино потихоньку льется на стол. Он уже выпил порядочно мадеры, но этот благородный напиток не развязал ему язык и не прояснял выражение его лица. Он сильно изменился с тех пор, как приходил в Лисльвудскую церковь, чтобы неотступно следить упорным взглядом за Клэрибелль Мертон. Кажется, будто эта сильная, гордая, великодушная и беззаботная натура истлела под лучами тропического солнца.
Клэрибелль же почти не изменилась. Красота ее еще не потеряла своей свежести. Голубые глаза остались такими же ясными, она лишь кажется немного солиднее, и тяжелое платье ее с отделкой из кружев шуршит как-то внушительно, когда она проходит по освещенным комнатам.
— Клэрибелль, — начинает капитан, оставшись вдвоем с нею перед камином гостиной, — ваше богатство и величие производят на меня крайне тяжелое впечатление.
— Капитан Вальдзингам!
— О вы, разумеется, не поняли меня. Браки по расчету так приняты, что я не имею права жаловаться, если и на меня смотрят, как на человека, женившегося единственно ради денег, как это нередко делают люди, превосходящие меня во всех отношениях… А все же, Клэрибелль, мне тягостно это великолепие. Я задыхаюсь в этих раззолоченных комнатах, я жалею о вольном казарменном житье, о моей трубке, о моем денщике, которого я осыпал проклятиями, чего я не могу позволить себе с вашими слугами.
Я скучаю о картах, за которыми сидел до тех пор, пока звезды не меркли над крышами Калькутты, об игральных костях и всем том, чего нет в этой золотой клетке. В этом доме я некогда научился страдать и, если бы здесь все не было переделано, мог бы показать вам кресло, которое я схватил, чтобы ударить им сэра Реджинальда в тот день, когда он одержал надо мной победу.
— Вы ударили его? — спросила миссис Вальдзингам с любопытством и страхом.
— Нет, мужчины никогда не дерутся в гостиной, полной посетителей… Непременно найдется кто-нибудь, кто скажет: «Вальдзингам, не будьте смешным!» или: «Лисль, что вы задумали?» Нет, нас разняли, как разнимают сорванцов, дерущихся на улице, а на следующее утро я послал ему вызов.
Ей доставляло какое-то детское удовольствие слушать подробности этой ссоры, но капитану было больно ворошить свои старые раны.
— Что, если бы дух сэра Реджинальда мог видеть меня, сидящего у этого камина, Клэрибелль?
Она с тайным ужасом взглянула на дверь, как будто видела, как она отворяется ее первым мужем.
— Артур, одно время вы были очень дружны с Реджинальдом… вы ведь будете добры к его сыну, не так ли? Вы сделаете это для меня? Богатство может привлечь к нему ложных друзей и дурных советчиков. Близких родственников у него нет, самым близким ему будет тот, кто станет его прямым наследником, если он умрет бездетным… Я, быть может, не доживу до его совершеннолетия… он слабого здоровья и, как говорят, без особых дарований. Вы вольны сделаться его другом или врагом… вы, конечно, будете ему другом, Артур?
— Да, это так же верно, как и то, что я еще надеюсь пользоваться вашей любовью, Клэрибелль! Я не добр, не умен, но исполню свой долг по отношение к вашему сыну, сэру Руперту Лислю.
