Мэри сильно побледнела. Она знала, что если трактирщик сейчас обрушится на нее, она сломается, заплачет, и он навсегда получит над нею власть. Поток слов вырвался у нее против воли, и, терзаемая жалостью к бедному забитому существу, в которое превратилась ее тетя, Мэри не могла их контролировать. Сама того не зная, она спасла себя, потому что выказанное ею присутствие духа произвело на этого человека впечатление, он откинулся на спинку стула и как будто смягчился.
— Это прелестно, — сказал дядюшка, — и как хорошо сказано. Теперь мы знаем, что у нас за постоялица. Только тронь — и она покажет когти. Ладно, дорогая; мы с тобой больше сродни друг другу, чем я думал. Если придется играть, будем играть вместе. В один прекрасный день у меня может найтись для тебя в «Ямайке» работа, да такая, какую ты никогда не делала. Мужская работа, Мэри Йеллан, когда приходится играть с жизнью и смертью.
Мэри услышала рядом с собой сдавленный вздох изумления.
— Ах, Джосс, — прошептала тетя Пейшенс, — Джосс, прошу тебя!
В ее голосе было столько настойчивости, что Мэри с удивлением взглянула на нее. Она увидела, как тетя наклонилась вперед и старается заставить мужа замолчать. И то, как напряженно вытянулся при этом ее подбородок, и выражение муки в глазах тетушки напугали Мэри гораздо больше всего, что случилось в эту ночь. Ей вдруг стало жутко, зябко и довольно мерзко. Что повергло тетю Пейшенс в такую панику? Что собирался сказать ей Джосс Мерлин? Девушка чувствовала, что за всем этим кроется какая-то болезненная и, наверное, ужасная странность. Дядя нетерпеливо махнул рукой.
— Ступай в постель, Пейшенс, — сказал он. — Надоело видеть твой череп за обеденным столом. Мы с девчонкой понимаем друг друга.
Женщина тут же встала и пошла к двери, в последний раз в бессильном отчаянии оглянувшись на мужа. Они слышали, как она поднимается по лестнице. Джосс Мерлин и Мэри остались одни. Трактирщик оттолкнул от себя пустой стакан и сложил руки на столе.
— У меня есть одно слабое место, и я скажу тебе, что это такое, — заговорил он. — Это пьянство. Я понимаю, что это — настоящее проклятье, но я не могу остановиться. Когда-нибудь оно меня погубит, и поделом. Иногда целыми днями я пью всего ничего, как сегодня. А потом на меня вдруг наваливается жажда, и я начинаю пьянствовать. Насасываюсь часами. Здесь и власть, и слава, и женщины, и царство Божие — всё в одном. Я тогда чувствую себя королем, Мэри. Мне кажется, что двумя пальцами я могу править миром. Это рай и ад одновременно. И тогда я начинаю говорить и говорю до тех пор, пока все, что я наболтал, не разносится на все четыре стороны. Я запираюсь у себя в комнате и выкрикиваю свои секреты в подушку. Твоя тетка запирает меня на ключ, а я, когда протрезвею, молочу в дверь, и она меня выпускает. Об этом ни одна живая душа не знает, кроме нас двоих, а теперь я сказал еще и тебе. Сказал потому, что уже немного пьян и не могу держать язык за зубами. Но я не настолько пьян, чтобы потерять голову. Я не настолько пьян, чтобы разболтать тебе, почему я живу в этом Богом забытом месте и почему я хозяин трактира «Ямайка». — Дядюшка охрип и говорил теперь почти шепотом. Огонь в очаге угасал, и темные тени протянули по стене свои длинные пальцы. Свечи тоже догорали и отбрасывали на потолок чудовищную тень Джосса Мерлина. Трактирщик улыбнулся племяннице и дурацким пьяным жестом приставил к носу палец.
— Я тебе этого не сказал, Мэри Йеллан. Нет-нет, у меня еще осталась капля здравого смысла и хитрости. Если хочешь узнать больше, можешь спросить свою тетку. Она тебе наплетет. Я слышал, как она сегодня расхвасталась, говорила, будто у нас тут хорошая компания, а помещик снимает перед ней шляпу. Вранье. Все вранье. Я тебе скажу больше — ты все равно об этом узнаешь, — сквайр Бассат до смерти боится сунуть сюда нос. Если он меня встретит на дороге, то перекрестится и пришпорит коня. Да и все остальные господа тоже. Ни дилижансы здесь больше не останавливаются, ни почтовые кареты. А мне плевать. У меня достаточно посетителей. Чем дальше держатся от меня все эти господа, тем лучше. Да и с выпивкой тут все в порядке. Есть такие, кто приходит в «Ямайку» в субботу вечером, а есть и другие, кто запирает дверь на ключ и спит, заткнувши уши. Бывают ночи, когда во всех домах на пустоши тихо и темно, и только окна трактира «Ямайка» сверкают на мили вокруг. Говорят, что наши крики и пенье слышны далеко внизу, даже на фермах за Ратфором. Ты будешь в баре в такие ночи, если захочешь, и увидишь, с кем я вожу компанию.
Мэри сидела очень тихо, вцепившись пальцами в стул. Она не смела пошевелиться, боясь внезапной перемены настроения, которую она уже наблюдала в дядюшке и которая заставила бы его перейти от этого неожиданно интимного, доверительного тона к резкой и вульгарной грубости.
— Они все меня боятся, — продолжал трактирщик, — вся это чертова свора. Боятся меня, который не боится никого. Говорю тебе, если бы у меня было образование, если бы я в свое время учился, я бы сейчас разгуливал по Англии рядом с самим королем Георгом. Мне мешает пьянство, пьянство и моя горячая кровь. Это наше родовое проклятье, Мэри. Не было на свете ни единого Мерлина, который тихо умер бы в своей постели. Моего отца повесили в Эксетере — он сцепился с одним парнем и убил его. Моему деду отрезали уши за воровство; его выслали на поселение, и он умер в тропиках от укуса змеи — впал в буйное помешательство и умер. Я старший из трех братьев, и все мы родились под сенью Килмара, там, за пустошью Двенадцати Апостолов. Если идти через Восточную пустошь, до Тростникового брода, то увидишь огромную гранитную скалу, которая пронзает небо, как рука дьявола. Это и есть Килмар. Тот, кто родился под сенью Килмара, обязательно пристрастится к выпивке, точь-в-точь как я. Мой брат Мэтью утонул в Труартском болоте. Мы думали, что парень подался в матросы, и ничего о нем не знали, а потом летом случилась засуха, семь месяцев не было дождя, и мы увидели Мэтью. Он торчал в трясине, вытянув руки над головой, а вокруг него летали кроншнепы. Мой братец Джем, черт бы его побрал, был тогда еще совсем младенец. Держался за мамины юбки, когда мы с Мэтом уже были взрослые мужчины. Мы с Джемом никогда ни в чем не сходились. Слишком уж он умен, больно остер на язык. Ох, когда-нибудь его поймают и повесят, точь-в-точь как моего отца.
Хозяин ненадолго замолк, уставясь на пустой стакан. Потом поднял его и снова опустил.
— Ну ладно, — сказал он, — я сказал достаточно. На сегодня хватит. Иди в постель, Мэри, пока я не свернул тебе шею. Вот свечка. Твоя комната над крыльцом.
Мэри, не говоря ни слова, взяла подсвечник и хотела было пройти мимо дяди, но тот схватил ее за плечо и повернул лицом к себе.
