Наташа почувствовала, что у нее начинает болеть желудок. Когда девушка нервничала, у нее всегда болел желудок. Чтобы заглушить боль, Наташа допила свой бокал с коньяком и отправила в рот шоколадную конфету с лесным орешком на маковке.
— А зачем в этом случае врать-то было? — искренне удивился Барщевский и растянулся на диване, положив ноги на журнальный столик. — Сказала бы, что у тебя свидание, и все. Тебе же не пятнадцать лет.
— Мне двадцать четыре, — оборвала его Наташа. — Но моей маме об этом говорить нельзя. Она считает, что мужчина мною попользуется и бросит, поэтому секс не может быть сам по себе. Только в обмен на что-то полезное.
— Женщина как товар? Ну-ну, — ухмыльнулся Барщевский. — Скажи своей маме, что я пользуюсь тобой, а ты, в свою очередь, мной. То есть у нас бартер.
Он захохотал. Наташа вжала голову в плечи и поежилась.
— Это говорить бесполезно, только хуже будет, — наконец прошептала она.
— Это почему же? Говорить всегда полезно. Скажи сто пятьдесят раз, и на сто пятьдесят первый тебя услышат. А что, бегать огородами как заяц и сидеть и дрожать — лучше?
Барщевский засмеялся, протянул руку и положил ее Наташе на колено. У него были короткие жесткие волосы, темные густые брови, и он не признавал сложных решений легких вопросов.
— Ну так как, пойдем? — он недвусмысленно качнул головой в сторону спальни. — Ты сейчас забудешь о всех своих переживаниях. Тем более что они не стоят и выеденного яйца.
Заверещавший звонок чуть не вызвал у Наташи инфаркт. Путаясь в ручках сумки, она вытащила телефон, взглянула на высветившийся номер и схватилась за сердце. Звонили из дома.
Стас с аппетитом поглощал глазунью со вчерашним хлебом, довольно черствым, но все еще вкусным, запивая все это чаем. Глаза его были полны неизбывного счастья.
«Дайте воды напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде», — вспомнила Аля старый анекдот.
— Стас, — обратилась она к Тигринскому. — Вы уж извините, свободной кровати у меня нету…
— Ничего-ничего! — бурно запротестовал тот. — Я могу и на коврике в углу, и вместе с вами, Алиса Андреевна. И посуду я помою, и мусор вынесу, вы отдыхайте.
«Вот так вот, — подумала Аля, сгружая посуду в мойку. — И даже посуду помоет». Она с тоской посмотрела на горящего энтузиазмом Стаса. Тот вскочил как ужаленный, чуть не наступил на взвизгнувшего Казбича и кинулся к мойке мыть посуду. Глядя на него, Але захотелось, чтобы на месте Стаса сейчас оказался тот человек, которого она любила, но она понимала, что это невозможно. Девушка отвернулась, чтобы Тигринский не видел ее лица.
— Да.
Наташа сжала трубку так, что побелели пальцы.
— Обмануть меня решила? — вместо приветствия процедила сквозь зубы Татьяна Тимофеевна. — Мать обвести вокруг пальца пытаешься? Ну-ну, ты у меня придешь домой.
Девушку начала бить крупная дрожь. Желудок схватило железным кольцом.
— Я была у профессора… Я просто зашла к подруге, — начала она неловко оправдываться.
Барщевский смотрел на Наташу снизу вверх, лежа на диване. Он даже не поменял позы.
— Не ври мне! — закричала мать истерически. — Я звонила Игорю Григорьевичу, он тебя вовсе в гости не ждал! Мразь! Срочно иди домой, я с тобой погово…
Последние слова она произнесла шипящим шепотом. Наташа стояла, втянув светлую голову в худые подрагивающие плечи.
Барщевский встал, подошел к девушке, взял у нее из рук телефон и нажал на отбой.
— Ты что, — закричала Наташа, выйдя из ступора и пытаясь выхватить у Александра трубку, — мама же теперь меня точно убьет!
Она судорожно начала набирать домашний номер, пытаясь перезвонить матери. Барщевский забрал у нее телефон второй раз и, размахнувшись, бросил его в аквариум. В полете аппарат взорвался звонком, а потом с эффектным бульканьем ушел под воду. Он еще секунду дергался и пытался звенеть, а затем замолчал. Из зарослей водорослей появилась толстая любопытная рыба и поплыла к телефону. Наташа стояла открыв рот. Потом она горько всхлипнула и по ее лицу потекли слезы.
— Ма…мама… специально купила мне телефон, чтобы в любой момент иметь возможность меня контролировать, — проговорила она, всхлипывая.
Барщевский подошел и обнял ее за худые дрожащие плечи.
— Ну и хорошо. Теперь этого телефона нет. Я куплю тебе другой, и твоя мама не будет знать номера. Идет? Кроме того, — продолжал Барщевский, плавно перемещаясь в сторону бара и наливая себе в бокал еще немного коньяка, — кроме того, если ты боишься идти домой, то поживи у меня. Ты уже взрослая девочка и можешь жить, где тебе больше нравится. Так и скажи своей маме.
Он обвел квартиру широким жестом, потом бессознательным движением потер шрам на животе и сделал хороший глоток.
Сидя в углу на трехногом табурете, Аля следила за суетящимся у мойки Тигринским. Тот мыл посуду, разбрызгивая воду по всей кухне, и периодически улыбался Але чуть несмелой, но широкой улыбкой. Кухня была единственным местом в квартире, где Алиса уже отремонтировала потолки, наклеив большие квадраты пенопласта с выдавленными на них геометрическими узорами, похожими на греческие, и стены, заменив безвкусные красные розы с пчелками, похожими на летающие сосиски с косящими глазами, на скромные полосатые виниловые обои. Квартиру Але подарили родители, продав свою шикарную двухуровневую жилплощадь в Сестрорецке, полученную перед самым началом перестройки за ударный труд на строительстве дамбы, и купив на вырученные деньги маленькую однушку для дочери в Москве и небольшую двухкомнатную в Сестрорецке, где они жили с младшей дочерью, которой только-только исполнилось пятнадцать. У Али была еще и средняя сестра, Маша, вышедшая замуж за финна Хююпяю и уехавшая жить в Хельсинки. Хююпяя, несмотря на всю свою невероятную флегматичность и страсть к рыбалке и быстрой езде на лыжах по пересеченной местности, был неплохим мужем, денег на Машу не жалел, и та регулярно передавала сестрам то вкуснейший финский шоколад, то свитер с головой лося на груди, то красную рыбу местного посола. Аля сестер любила, хотя в детстве они ужасно ссорились. На подоконнике, в непосредственной близости от брызгающего водой и мыльной пеной Тигринского, стояла маленькая меховая фигурка финского домовика, сделанная из меха лося и подаренная Але Машей на двадцатишестилетие. Девушка встала, взяла домовика и аккуратно переставила его на стол подальше от мойки: Стасик, несмотря на его заверения о выдающейся хозяйственности, не внушал ей особого доверия.
— Давай сюда этого мохнатого зверя, я его постираю, — громко крикнул Тигринский, проследив за Алиным движением. — Поди, пыльное совсем чучело!
