— Кстати, а почему кабинет звуконепроницаемый?
— Естественно, для спокойствия пациентов. Если сидящий в приемной человек услышит какие-нибудь звуки, доносящиеся из кабинета, он решит, что и его могут услышать, а это способно создать у него ужасный психологический барьер. Поэтому Эмануэль счел, что лучше сделать кабинет звуконепроницаемым. Я думаю, так поступает большинство психиатров. Он присаживался в разных уголках приемной, а я лежала на кушетке и снова и снова орала: «Я люблю маму и ненавижу отца!» — хотя пациенты, конечно, не кричат, но мы хотели удостовериться, и Эмануэль ни слова из того, что я кричала, не слышал.
— Давай перейдем к делу, Ники, и поговорим о двенадцати часах, когда ты обнаружила мертвое тело. Почему именно ты? Ты часто заходишь в кабинет Эмануэля?
— В течение дня — никогда. Вечером я захожу туда смахнуть пыль и вытряхнуть пепельницы, поскольку Пандора уходит от нас раньше, чем заканчивается прием. Иногда летом во время жары, перед тем как уйти спать, мы сидим там, потому что в доме это единственная комната с кондиционером. Но днем никто из нас и близко не подходит к кабинету. Мы даже стараемся пореже проходить через гостиную, когда в приемной сидят пациенты. Хотя Эмануэль приучил их закрывать за собой дверь в прихожую, так что практически они не могут нас увидеть, если только в этот момент не входят или не уходят. Я знаю, многие психиатры не одобряют, когда психоаналитик ведет прием у себя в доме. Но они не представляют себе, как мало пациенты могут увидеть из того, что происходит в квартире. Хотя, возможно, пациенты Эмануэля догадываются, что он женат, но за все эти годы только один из них столкнулся со мной, и то он вполне мог подумать, что я просто пришла на прием. Думаю, никто из них даже не подозревает о присутствии детей.
— А если тебе понадобится поговорить с Эмануэлем в течение дня?
— Я могу дождаться, когда он вернется на нашу половину во время перерыва, как он частенько поступает, а если дело срочное, позвоню ему: ведь у него в кабинете есть отдельный телефон.
— Но вчера в двенадцать ты вошла к нему?
— Нет, не в двенадцать. Обычно меня не бывает дома до половины первого, хотя вчера я вернулась немного раньше. Иногда я иду с кем-нибудь на ленч или мне хочется прогуляться и тогда не прихожу домой до часу. Но вчера, слава Богу, — надеюсь, что слава Богу, — я вернулась рано. Когда я вошла в дом, двенадцатичасовой пациент…
— Ты его узнала?
— Нет, конечно же нет! Я никогда раньше его не видела. Я хочу сказать, мужчина, которому, как я узнала позже, было назначено на двенадцать, выглянул в прихожую и спросил, принимает ли врач. Уже двадцать пять минут первого, а доктор все еще не вызвал его. Ну, ты понимаешь, Кейт, мне это показалось чрезвычайно странным. Эмануэль никогда не подводил своих пациентов. Я знала, что в одиннадцать у него был сеанс с Дженет Гаррисон, а в течение десяти минут между сеансами он никогда никуда не уходит. Я подумала, не случилось ли с ним чего. Вдруг он сидит у себя в кабинете и по какой-то причине не может принять следующего человека. Я набрала из кухни его номер, и после трех звонков ответил коммутатор, поэтому я поняла, что Эмануэля там нет или он не может взять трубку, и ужасно встревожилась. Тем временем я уговорила того мужчину вернуться в приемную. Я сразу подумала о сердечном приступе или что он никак не выпроводит предыдущего пациента. В таких случаях в голову приходят самые странные мысли. Пандора с детьми, ели на кухне. А я взяла и постучала в дверь кабинета. Я понимала, что пациент в приемной это слышит, хотя видеть меня он не мог, но мне нужно было хоть что-то предпринять. Естественно, на мой стук никто не ответил, и тогда я заглянула внутрь. Она лежала на кушетке прямо у двери, я не могла ее не увидеть. Сначала я подумала, что она спит, но потом заметила нож, торчащий у нее в груди. Эмануэля в комнате не было. У меня хватило соображения закрыть дверь и сказать пациенту, что ему лучше уйти. Он оказался ужасно любопытным и, словно зритель в театре, не торопился покинуть место действия, где, как он чувствовал, происходила какая-то драма. Но я попросту выставила его вон. Знаешь, я была поразительно спокойной. Говорят, так случается с людьми после сильного потрясения.
— И ты послала за полицией?
— Нет, я и не подумала о полиции, во всяком случае, в тот момент я не вспомнила о ней.
— Тогда что же ты сделала?
— Я побежала в кабинет напротив и позвала доктора. Он был очень любезен и пришел сразу, хотя у него в приемной сидело несколько больных. Его зовут Барристер, Майкл Барристер. И он сказал, что девушка мертва.
— Кажется, обед уже подан, — входя в спальню, сказал Эмануэль. — Здравствуй, Кейт. Пандора и для тебя поставила прибор. Удивительно, как эта женщина ухитряется так спокойно держаться, но, вообще, она всегда относилась к полиции с презрением.
— По-моему, ты тоже держишься довольно прилично, — сказала Кейт.
— Слава Богу, сегодняшний день хоть немного походил на мою прежнюю жизнь. Пациенты ничего не знали, по крайней мере, те, что приходили до шести вечера. Но последний уже получил вечернюю газету.
— В газетах об этом упоминают? — спросила Никола.
— Упоминают?! Боюсь, что мы стали настоящей сенсацией. Только представь себе: психиатрия, кушетка, женщина-пациентка, мужчина-доктор да еще нож! Репортеров трудно винить. Давайте пожелаем мальчикам спокойной ночи и пообедаем.
Но как только обед закончился и все перешли в гостиную, разговор снова вернулся к убийству. Кейт была почти уверена, что Эмануэль покинет их, однако он остался. Казалось, ему даже хотелось обсудить случившееся. Обычно он избегал светской болтовни, ссылаясь на необходимость «что-то срочно доделать» или «использовать свободный часок», и, если ему это не удавалось, не мог справиться с нараставшим раздражением. Но сейчас, когда реальная проблема возникла, так сказать, во внешнем мире, Эмануэль, казалось, чуть ли не радовался возможности расслабиться, обсуждая ее, размышляя о чем-то не подчиняющемся его контролю. Сама принадлежность убийцы к реальному внешнему миру давала его уму своего рода отдых от сложных операций с абстрактными идеями. Понимая его состояние, Кейт подумала, что полиция ошибочно примет его спокойствие за некое указание на причастность к убийству, тогда как на самом деле оно было только следствием сознания своей невиновности. Если бы девушку убил он, эта проблема не была бы для него посторонней. Но возможно ли убедить в этом хоть одного полицейского в мире? Например, Стерна? Кейт заставила себя отвлечься от размышлений и обратиться к выяснению фактов.
