— Он был настоящей личностью, — мечтательно вздохнул Фриц. — Цивилизованной личностью. Точнее так: он был единственным человеком в мире пещерных дикарей.
Фрэнк Яффи вызвал меня в свой кабинет. Это был жесткий и требовательный, но на редкость доброжелательный человек. Они со Стермом изначально распределили роли так: Стерм рычал и топал ногами, а Яффи уговаривал и сглаживал острые углы. Поскольку платили нам жалкие гроши, а требовали чересчур много, такое разделение было необходимо. Был он толст и с виду неповоротлив, с тройным подбородком и грушевидной головой. Примерный семьянин, живший в Коннектикуте с женой и тремя детьми, он также выполнял обязанности дьякона в местной церкви и содержал в Нью-Йорке маленькую квартирку, в которой удовлетворял свою страсть к женскому разнообразию. Так, во всяком случае, гласила конторская молва, подкрепленная показаниями двух соблазненных и уволенных стенографисток. Впрочем, что до меня, то Яффи мог содержать хоть целый гарем, повысь он мне только жалованье и не заставляй работать сверхурочно.
Однако Яффи пригласил меня к себе вовсе не для того, чтобы сообщить о повышении жалованья. Склонившись над моим последним чертежом, он устремил на меня испытующий взгляд, нацепил на лицо дежурную улыбку и поинтересовался, как я себя чувствую.
— Нормально, — ответил я.
— Садись, Джонни. — Я опустился в кожаное кресло, стоявшее напротив его стола. — Выглядишь ты неважно. Должно быть, прихворнул немного, да? Иначе я не могу это объяснить. — Он ткнул пальцем в мой последний чертеж. — Работу ты запорол. Что ж, такое с каждым случается. Но ведь сегодня ты вдобавок и опоздал! — Он сокрушенно покачал головой. — Будь это в моих силах и, если бы ты справлялся с работой, я бы позволил тебе приходить и в десять и даже в одиннадцать. Но, увы, я распоряжаться не вправе. У нас есть определенный распорядок, которому подчиняются все. Впрочем, оставим это. У тебя нелады дома?
— Нет, я просто не в своей тарелке, — сказал я. — Не стану притворяться. Просто сегодня неудачный день.
— Ты заболел, Джонни?
— Может быть. Точно не знаю.
— Хочешь взять отгул?
— Да, пожалуй, — кивнул я. — Если можно. За мой счет, разумеется.
— Нет, один день компания тебе оплатит, — великодушно сказал Яффи. — Езжай домой и отоспись. Приведи себя в порядок.
Я кивнул, поблагодарил его и встал.
— Джонни?
— Да, сэр?
— Джонни, я никогда не лезу в чужие дела. Я не позволяю себе вмешиваться в чужую жизнь. Но… ты не возражаешь, если я задам тебе один личный вопрос?
— Нет, сэр — спрашивайте.
— Ты поссорился с женой?
Я глубоко вздохнул, потом сглотнул и ответил:
— Нет, сэр. Мы не поссорились. Свои проблемы у нас конечно, есть, но до ссоры пока не дошло.
— Ты ходишь в церковь, Джонни?
Нет смысла терять работу ради того, чтобы послать своего босса к дьяволу. Тем более, когда на руках у тебя жена и ребенок, а за душой ничего, кроме долгов. Я набрал в грудь побольше воздуха и ответил Яффи, что церковь посещаю, но только время от времени.
— А ведь живем-то мы отнюдь не время от времени, Джонни, — сказал он. — Начни ходить каждую неделю. Попробуй, Джонни. А теперь — ступай и приведи себя в порядок.
Грушевидная физиономия расплылась в улыбке. Прикрыв за собой дверь, я прошептал:
— Черт бы побрал эту жирную скотину!
Но радости не ощутил.
Однако отгул, в котором я нуждался, как в воздухе, он мне все-таки дал!
Одиннадцать тридцать. Я вышел из коридора, прошагал к лифту и нажал на кнопку вызова. Подошла кабина, и Крис Малдун услужливо распахнул двери. Малдун — плюгавый, скособоченный и на редкость безобразный человечек, для которого, по-моему, и с самим собой-то ужиться непросто. Он был признателен за малейшее проявление внимания, а я всегда старался обращаться с ним по-человечески. Увидев меня, он ухмыльнулся и произнес:
— Да, мистер Кэмбер, если бы она дожидалась меня, я бы тоже постарался удрать как можно раньше.
Я недоуменно уставился на него.
— Кто?
— Да эта дамочка.
Лифт устремился вниз.
— Какая дамочка?
— Она спрашивала меня про вас.
— Кто она? Как её зовут? — Мое сердце сжалось от одной лишь мысли о том, что какое-то несчастье заставило Алису примчаться в Нью-Йорк.
— Не знаю, мистер Кэмбер. Я сказал ей, где вы служите, а она ответила, что подождет вас в вестибюле.
Лифт спустился на первый этаж и Малдун кивнул в сторону поджидавшей меня девушки.
Сначала у меня в голове промелькнуло лишь мимолетное ощущение чего-то знакомого, смешанное с восхищением перед столь чистой и девственной красотой. Но уже в следующий миг я её узнал. Эта была та самая ошеломляюще прекрасная девушка, которой я утром уступил свое место в вагоне подземки. Удивительно, но меня не столько поразило, что она здесь, как то, что она спросила именно меня.
Прелестная незнакомка приблизилась вплотную ко мне, протянула руку и спросила:
— Вы — мистер Кэмбер?
Голос у неё был грудной и певучий, с каким-то едва уловимым акцентом.
— Откуда вы меня знаете? — тупо спросил я.
— Я все объясню чуть позже. Меня зовут Ленни Монтес. Я бы хотела поговорить с вами. Может, прогуляемся?
— Прогуляемся? Э-эээ, куда? — неуклюже прохрипел я.
— Да куда угодно. Вокруг квартала, если хотите. На улице очень приятно. Или у вас есть какие-то срочные дела, мистер Кэмбер?
— Нет. Ничего срочного у меня нет.
— Вот и чудненько.
Она взяла меня за руку и увлекла к выходу. На полпути я остановился и сказал:
— Я не совсем понимаю, мисс Монтес — мы ведь даже не знакомы.
— О, но ведь я вас знаю. Вы так любезно уступили мне свое место в метро — таких джентльменов сейчас днем с огнем не встретишь.
Глядя на девушку, трудно было поверить, что она ездит в метро. Одна бриллиантовая брошка, должно быть, стоила приличного отрезка любой линии метро. Да и серый, с иголочки, костюм совершенно не походил на унылую бесцветную униформу постоянных пользователей нью-йоркской подземки.
Появление девушки и встревожило и озадачило меня, но тем не менее, пригласи она меня вскарабкаться вместе с собой по отвесной стене Эмпайр Стейт Билдинга, я бы согласился. И вдобавок присягнул бы на всех библиях штата Канзас, что это существо не способно даже затаить злой умысел, не то, что совершить дурной поступок. Вблизи я уже рассмотрел, что ей не девятнадцать, и даже не двадцать лет, но, будь ей даже двадцать семь или двадцать восемь, менее чистой и невинной она от этого не стала.
Мы вышли на улицу и, при солнечном свете, её кожа засияла молочной белизной и свежестью. Природной, без тени косметики. Ленни снова взяла меня за руку и прильнула ко мне, словно мы были знакомы уже десять лет. Я сказал:
