— Пока нельзя. Положение очень серьезное. Наберемся терпения. Ты у нас девочка неглупая, так что можешь понять, что мы и сами все немножко нервничаем, поэтому ведем себя неадекватно.
Слово «неадекватно», не понятое ребенком, подействовало, однако, должным образом: Юля стала серьезной и больше не плакала и не впадала в истерику. С ней разговаривали, как со взрослой, ее убеждали, заверяли, с ней считались, а не отмахивались, как от назойливой мухи.
— Я пойду погулять! — Девочка спрыгнула с коленей отца, чмокнула его в щеку и убежала в прихожую.
— Только оденься потеплее и никуда от дома, хорошо? — встревоженно прокричал, выглянув в коридор, Евгений Леонидович.
— Ну что я — глупая совсем? Я только во дворе. Может, Сашка с Наташкой гуляют. Я с ними!..
Девочка, хлопнув дверью, убежала.
Некоторое время в помещении царила полная тишина. Актриса и следователь были потрясены сообщением девочки. Наконец Кронин пришел в себя и обвел глазами присутствующих.
— Насколько я понимаю, в деле вскрылись новые обстоятельства? — Он взял из рук Елены Ивановны дневник и спросил, обращаясь к хозяину дома: — Все, что написано здесь, правда?
Евгений Леонидович вздохнул и опустил глаза.
— Да правда, правда, — усмехнулась Валентина, — и он действительно ни в чем не виноват. Он даже плакал потом… После того, как… все получилось… В общем, нечаянно.
— Не ври! — вскинулся Евгений Леонидович. — Ты ненавидела Алину, разве нет?
— Можно подумать, ты ее любил, — парировала девушка.
Евгений Леонидович оставил реплику без внимания. Глаза его были полны слез.
— Она была совсем еще пигалицей, а уже одевалась как взрослая. И макияжем пользовалась, да и дымком попахивало от нее. А когда жена спрашивала — не курит ли она, все отрицала.
— Давай я расскажу, мямля, — прервала его девушка.
— Не смей унижать меня! — вскричал Евгений Леонидович.
— Да ладно, — отмахнулась девушка, — вы не думайте, он не паскудник, не этот, как его… не педофил. Он просто тряпка, об которую вытирают ноги все, кому не лень.
Евгений Леонидович снова дернулся было с намерением возразить, но потом как-то сник и промолчал.
— Мы с матерью живем в однокомнатной халупе, вот она и сбагрила меня к сестре. Тут же трехкомнатная все-таки. И школа рядышком, под боком. Ну и вот… — она прокашлялась и опустила глаза в пол, — мне действительно было четырнадцать, но я… интересовалась этими вопросами. Акселератка, — усмехнулась она и вздохнула. — Алина была на работе, а этот, — она кивнула на Шиманского, — еще в постели валялся. Я взяла да залезла. Мне интересно было, что он станет делать. Думала — отругает, сестре расскажет про мои художества… И пусть! Она меня вечно пилила — все делаю не так. Вот пусть позлится. Пусть испугается, что мужа отобью. Я хулиганила, а он… Тряпка безвольная. Против ребенка устоять не мог. Взял бы нашлепал, пригрозил… Так нет! Он возбудился! — Девушка перешла на крик. — Вы представляете, какой придурок? Сам бормочет: «Нельзя, уходи», а сам гладит… Дурак! Идиот!
Она вдруг горько разрыдалась.
— А потом стал живот расти… Алина с матерью заметили… С расспросами полезли. Я раскололась. Что тут было! Они друг друга чуть не поубивали. Ну а потом меня в деревню увезли. Якобы я больная. И Алина со мной — якобы она беременная. Так все и получилось… Но я ее не убивала. Это правда.
— А у тебя есть алиби? — отрывисто и зло спросил Шиманский.
— А у тебя? — вскинулась девушка. — Ты мог спокойно Юльку в школу отвести, потом вернуться, грохнуть топором жену и убежать по магазинам за покупочками — алиби обеспечивать себе.
— Ну а ты где была?
— На помойке! В девять я мусор выносила, до десяти я пылесосила и убирала квартиру.
— А почему же ты была вчера не на работе? Пятое мая, среда, для всех российских граждан — рабочий день. Только не для тебя. Хорошо погуляла на майские праздники? До белой горячки допилась? Вот потому и убила родную сестру. И не надо разыгрывать тут перед нами невинную овечку, не надо говорить, что Алину убили топором. Ты ведь сама прекрасно знаешь, что молотком, а не топором. Где ты его взяла, пьянчужка? У нас в хозяйстве инструментов нет.
— Я не пьянчужка! — выкрикнула девушка.
— Да от тебя и сейчас разит как от винной бочки!
— Молчи, убийца!
— Сама убийца?
Валентина бросилась на Евгения Леонидовича с явным намерением вцепиться ему в волосы. Кронину с трудом удалось их разнять. Он вывел Валентину в прихожую, заставил одеться и проводил до самого выхода из подъезда. Наверху со стуком захлопнулась дверь. Виктор Петрович, перепрыгивая через две ступеньки, взбежал на второй этаж и нажал кнопку звонка. Ему тотчас открыла Елена Ивановна.
— А вы тут не распоряжайтесь! — накинулся на нее хозяин дома. Однако чинить препятствия не стал. Он вяло отвечал на вопросы следователя, затем покорно подписал протокол, никак не отреагировав на изъятие дневника покойной супруги.
Из подъезда Елена Ивановна и Виктор Петрович вышли вместе.
— Найдется минутка для чашечки чая? — спросила Елена Ивановна.
— Да. Пожалуй.
Виктору Петровичу и впрямь захотелось отдохнуть душой в уютной сказочной квартирке пожилой актрисы. Вновь его поразил портрет в просторном холле.
— Это вы? — спросил он.
— Да. В роли леди Гамильтон. Это так, бутафория. Не настоящий портрет. Его писали театральные художники для спектакля. Когда действие происходило в апартаментах, сверху, с колосников, спускали на проволочном креплении два портрета — лорда Нельсона и леди Гамильтон. Когда спектакль сняли, я забрала портрет домой. Хорошо, что здесь высокие потолки, — в хрущевке он не поместился бы.
— У вас прекрасная квартира. Необычная.
— И досталась она мне совершенно случайно. Появились в стране новые русские, которые покупали по нескольку квартир на этаже, делая полную перепланировку. Шел как раз капитальный ремонт в этом доме, новые русские раскупили себе жилплощадь в подъезде, и по плану оставался этот вот клочок — не двухкомнатная, не однокомнатная, а нечто среднее. А так как я давно стояла на очереди, мне и подсунули его. А оказалось, что квартира получилась, после того как сменили все перекрытия и передвинули стены, чрезвычайно оригинальной конфигурации. Вы видите — крохотная прихожая, но зато с антресолями и встроенным шкафом. Дальше — холл. Я повесила портрет, поставила диванчик, настелила овечьих шкур, прибила полки с книгами на все стены, и получилось еще одно уютное помещение. Да, я люблю свою квартиру. Она какая-то… моя. Мне не нужны ни роскошь, ни так называемый евроремонт. Мне нужна атмосфера. Мое любимое занятие — размышлять о загадках бытия.
— Философский склад ума.
Виктор Петрович сидел за кухонным столом и ждал предложенной ему чашки чая. Наконец чай был подан. Оказалось, что Елена Ивановна курит.
— Так, немножко, — смущенно сказала она.
Они курили, пили чай и негромко, спокойно беседовали. Кронину стало так уютно и покойно, как давно уже не было. Вот так вот можно встретить наступающую старость, думал он. Бёз паники, без сожалений об утраченном — спокойно, мудро и достойно.
— О чем задумались? — спросила Кронина актриса.
— О старости, — брякнул он не подумав.
— Да, вы правы, — спокойно проговорила пожилая женщина, — старость — не худшее время жизни. Впрочем, это не ново, на Западе тоже многие считают так. Но там старики, всю жизнь работавшие, чтобы обеспечить себя, наверстывают упущенное и гордятся своей моложавостью, а не мудростью. Демонстрируют силу, подвижность, мечутся как угорелые по белу свету, чтобы все увидеть, везде побывать. Мозги у них как в юности дремали, так и в старости. В юности надо было работать, чтобы зарабатывать, а в старости — урвать у жизни то, на что времени не хватило в молодые годы. В нашей стране было иначе: мы могли не толкаться локтями, не бежать наперегонки — не было у нас этих блошиных бегов. Богатым быть в Стране Советов было непрестижно, это не поощрялось. Мы много читали, много думали. Те, кто хотел. Карьеристы же делали карьеру, втихаря барахло наживали и потом смяли нас, других, в лепешку. Это не ностальгия, потому что у нас было много недостатков. Прежде всего так называемая партноменклатура. Они держали нас за быдло. Им надоело есть икру под одеялом и захотелось шика, блеска, роскоши напоказ. Но те, кто тихо жил, без суеты и агрессивного напора, не были быдлом. Они мыслили и набирались мудрости всю жизнь. В нашем сознании существует концепция справедливого жизнеустройства на земле. Человечество примет ее — деваться некуда. Иначе люди, или нелюди, не знаю, как точнее их назвать, вырубят все леса и загадят, а потом и вообще уничтожат планету.
