Энтон уверенно нажал на руку своего врага. До горящей свечи не хватало каких-нибудь трех дюймов. Энтон остановился.
— Еще рано, — сказал он вслух, глядя на Пэдди в упор.
Противно запахло палеными волосами. Густая рыжая шерсть на тыльной стороне руки ирландца съежилась и сгорела. Пэдди ощутил прилив новых сил и рванул руку вверх. Энтон вернул ее на место, а затем опустил чуточку ближе к огню. Он выматывал врага его же усилиями. Потные пальцы Пэдди ослабели. Пухлая белая рука неумолимо приближалась к язычку пламени.
— Давай, Пэдди, ну давай! — завопил Рейли. — Покажи ему! Это же тот ублюдок с парохода!
Столпившиеся вокруг приятели Рейли, видя, как уплывают их денежки, начали суетиться и выражать неудовольствие. Не обращая на них внимания, Энтон задержал руку Пэдди в трех дюймах от огня. Пламя опалило ему ногти. Он вспомнил котельную и, крепко стиснув руку Пэдди, поднял голову. Бычья шея ирландца разбухла, как гнилой фрукт, который вот-вот лопнет. По багровому лицу струился пот. Губы дрожали. Из открытого рта текли слюни.
Мик Рейли выругался и поднял с пола разбитую бутылку из-под виски.
— Nein[13], приятель, пусть доведут дело до конца, — прорычал Эрнст и поставил свои две бутылки пива на стол. Рейли все-таки схватил разбитую бутылку. Эрнст вцепился ему в руку и, резко крутанув, бросил Рейли на живую стену из его приятелей-ирландцев.
— Ну, хватит, — решил Энтон и не спеша опустил руку Пэдди в огонь. Когда его собственные пальцы коснулись расплавленного воска, он отпустил противника и схватил оба ножа. Пэдди отшвырнул свой стул и ринулся за ним, но споткнулся о трость лорда Пенфолда и рухнул на квадратный стол. Тот раскололся пополам.
В мгновение ока помещение бара превратилось в поле боя. Один только Фонсека продолжал следить за побоищем, стоя у стены. Эрнст, после того как раздал несколько увесистых тумаков, рухнул на пол. На него навалились несколько «томми».
Оливио спустил курок. Раздался оглушительный залп из короткоствольного ружья для охоты на слонов — «ригби». Разумеется, в потолок.
Все замерли и повернулись к стойке. Отдача от ружья сбила карлика с ног, но он быстро вскарабкался по стремянке и, заняв прежнее место, поднес к губам медную гильзу. Послышался пронзительный свист. В свете лампы лицо карлика сияло в радужном ореоле.
— Давно в «Белом носороге» не было так весело, — сказал Пенфолд Анунциате, наливая виски.
— Надеюсь, — усмехнулась она, — наверху никто не ложился спать.
Еще одна борозда, и на сегодня хватит. Перед глазами Гвенн тяжелый лемех фирмы «Дир» резал и переворачивал землю. Снабженный специальными приспособлениями, плуг с легкостью уклонялся от камней и пней и легко справлялся с африканской целиной.
Десять волов, из которых шесть поступили совсем недавно и от них пока было мало толку, рвались из цепей. Передняя, глубоко погруженная в землю часть лемеха ровно резала землю. Задняя блестела на солнце.
— Тише, тише, — сдерживал волов Кариоки. — Не надо так торопиться.
Он повесил поводья на плечи и, улыбнувшись Гвенн, поднял вверх обе руки в жесте капитуляции. Хорошо хоть Кариоки здесь, подумала она, скучая по Энтону. Она понимала овладевшую им жажду перемен, но не могла не досадовать. Что он так долго делает в «Белом носороге»?
Два месяца назад она бы выжала все соки из кикуйю и скота — и, скорее всего, запорола бы плуг. Сегодняшняя Гвенн, так же как и волы, знала, когда нужно остановиться.
Она пошла на край поля — за киркой. Кариоки зашел впереди плуга. Нагнувшись, Гвенн почувствовала прилив крови к голове. В глазах потемнело. Она бессильно опустилась на камень и, закрыв глаза, прислушалась к движениям нового существа. Каким-то он будет, этот малыш? Осталось не более трех-четырех недель. Через две недели она воспользуется приглашением Пенфолдов — рожать в Наньюки. Какая роскошь! Но Гвенн волновалась за ферму. Энтон обещал присмотреть за ней, если еще будет в этих краях. Гвенн знала: он делает это не из любви к земле, а из добрых чувств к ней, как одолжение. Если Энтон не сможет, Пенфолд обещал прислать кого-нибудь из еще не определившихся солдат, оставшихся без земли и не желающих возвращаться на родину.
В голове прояснилось. С реки дул приятный ветерок. Открыв глаза, Гвенн посмотрела на юго-восток, через равнину и невысокий горный хребет Лолдайка — туда, где высилась вдали гора Кения. Вот уже и август. Проливные дожди кончились, и на фоне кристально чистого неба вулкан показался ближе. На крутых склонах темные пояса из кедровых рощ сменялись снежной мантией, питающей Эвасо-Нгиро.
Адам предупредил: в скором времени можно ожидать слонов. Они спустятся с гор, перейдут ручьи, где водится радужная форель, пересекут плантации европейцев и маленькие фермы туземцев и отправятся дальше, на равнину. Обычно они путешествуют маленькими группами или семьями, но бывает, что за несколько дней их проходит несколько сотен.
По дороге на северо-запад через плато Лейкипия слоны задержатся на Эвасо-Нгиро, чтобы, подобно человеку, освежиться и утолить жажду. Слоны, как примерные ученики, избегали топтать посевы: за этим часто следовала смерть. Но случалось и так, что голодные или испуганные животные за одну ночь уничтожали кукурузное поле. Хорошо бы успеть вернуться до их перехода.
Гвенн окинула взглядом поле. Присланные Адамом Пенфолдом широкорогие волы выносливой африканской породы неподвижно застыли с чисто бурским терпением. Уже сейчас Гвенн могла бы сказать, что волы научили ее большему, чем она их. Каждое утро она помогала запрягать, поправляла упряжь так, чтобы им было удобно целый день вести ровную борозду. Малейшая небрежность — и борозда будет кривой. Гвенн взглянула на свои руки и напомнила себе о необходимости надевать перчатки.
Движимая отчаянным стремлением прижиться в Африке, в первые недели после смерти Алана она поднималась затемно и выгоняла в поле своих помощников. Сбруя то и дело лопалась, а волы худели. Кариоки и женщины-кикуйю ворчали, что даже на злобного карлика Чура Ньякунду работать было легче. По крайней мере, Желтая Лягушка не заставлял их возиться в земле.
Со временем она поняла особый ритм рабочего дня африканцев. Сколько бы она ни давила, как бы поздно они ни приступали к работе, к концу дня результат был один и тот же: один акр глубоко вспаханной земли. Если Гвенн чересчур свирепствовала, все бунтовали: кикуйю, волы, даже сама земля.
Кариоки ждал ее терпеливо, словно старое дерево. Пять женщин-кикуйю, которым было поручено очистить землю от сорняков, камней и веток, болтали в нескольких ярдах позади нее. Никто никуда не спешил — кроме самой Гвенн. К счастью, мужчины-кикуйю не отказывались пахать, потому что даже при их традиционной лени все связанное со скотом считалось мужской обязанностью.
