— Когда они вырастут, -сказала она, -у них будет возможность сделать свой выбор.
Что же до меня, то я сделал свой выбор и счастлив вполне. Я не собираюсь требовать виллу «Мимоза» со всеми ее печальными воспоминаниями, хотя, возможно, это место я любил больше всего на свете. Мне не нужно наследство моей дорогой мамы, потому что я воочию убедился, как деньги разрушают человека. Я знал, как жить, рассчитывая на собственные силы. Я рисовал, я был снова дома и нашел свою пожилую воспитательницу и лучшего друга-Нэнни Бил. Человеку трудно желать большего. И теперь я счастлив».
Би все еще лежала в той же позе, свернувшись калачиком на зеленой софе на террасе, когда взошло солнце и наступило утро следующего дня. Она прижала к себе бумаги, где была записана история Джонни Леконте, и молча смотрела, как встает солнце и Средиземное море превращается в озеро расплавленного золота.
Би потянулась и побрела через террасу в холл. Там она остановилась, глядя на то место у подножия лестницы, где нашли тело Марии-Антуанетты Леконте, и пробежала рукой по деревянным перилам, как часто, наверное, делала Мария-Антуанетта.
— Мне так жаль, -прошептала она, -так жаль, что все так получилось и я никогда не знала вас.
Она пошла к себе в комнату, позвонила Нику и сказала, что прочла историю Джонни Леконте и просит его немедленно приехать.
Би ждала его на ступеньках, когда он приехал через полчаса.
Они сели рядом, рука об руку, на мраморных ступенях.
— Совсем как Джонни любил сидеть, -сказала она, печально улыбаясь.-Конечно же, это он рассказал мне эту историю, я очень хорошо вспомнила. Не понимаю, как я могла забыть. Он был очень живым рассказчиком и описал все в точности так, как рассказывал мне. Теперь я все вспомнила и могу рассказать дальше.
Джонни сказал, что в 1954 году арендовал. маленький каменный домик в Сент-Пол-де-Венс, крошечной деревушке на холме за побережьем. Это было поселение художников, писателей, музыкантов-несерьезных людей, которые собирались по вечерам в кафе, чтобы поесть, выпить вина или сыграть в «петанк». Деревушка нисколько не изменилась за века своего существования. Там жили те же семьи, и уклад жизни был тем же. Он сказал, что они словно жили в прошлом, в эре невинности.
Джонни нарисовал сотню портретов Нэнни Бил, на которых она подрезала розы в саду, наливала чай в старинную коричневую чашку, сидела на своей тенистой террасе. Я помню, как он показывал их мне и объяснял, что это не были портреты в прямом смысле, он никогда не добивался фотографического сходства. Они, как однажды определила Малуйя, запечатлевали человека таким, каким он был в глубине души.
Джонни показывал мне рисунки деревенских женщин: морщинистые, обветренные на солнце и ветру лица, зоркие глаза щурятся против света, черные шарфы на волосах и белые фартуки поверх черных же платьев, большие крестьянские ноги в грубых башмаках. Каким-то образом он открывал взгляду их детскую невинность, как и у мужчин, проработавших на полях полвека. Он рисовал владельца кафе, его тучное тело над оцинкованной стойкой, его острый взгляд, проверяющий, на месте ли солонки и соусницы. Он писал священника, сидящего на старом деревянном стуле у ворот маленькой церкви. Руки его сложены на внушительном животе, ноги вытянуты, шляпа надвинута на глаза, а черная сутана колеблется на ветру.
Он рисовал десятки портретов Малуйи. Палитра его менялась: чистые краски Ривьеры становились более туманными, более экзотическими; силуэты приглушены вуалью цвета. Малуйя, расчесывающая свои черные волосы, которые закрывают ее лицо черным блестящим экраном; венок из цветов вокруг ее шеи, цветы ниспадали на грудь, едва намеченную кистью. Он рисовал ее худенькой обнаженной девочкой, плывущей в кристальной воде океана, словно в своей стихии, окруженной коралловыми рыбками.
Би взглянула на Ника, и он кивнул. Он знал эти рисунки: их знали все. Они висели в знаменитых музеях и картинных галереях мира.
— Он вложил свре сердце в эти рисунки Малуйи, — мечтательно сказала Би, -и говорил, что никогда не забудет ее. Он сказал, что ее любовь делала сносной его жизнь на Калани, и он не знает, любил ли кого-нибудь так же.
А потом в один прекрасный день он встретил Северин Жадо. Она приехала из Парижа, где жила со своей матерью. Она наблюдала за игрой деревенских мужчин в «петанк» и останавливалась рядом с ним посмотреть, как он работает. Она была высокой, с него ростом, и обладала гривой роскошных рыжих волос и утонченным личиком с мелкими веснушками и выразительными глазами. Он привел ее в кафе, и они разговорились.
Би улыбнулась, подумав об их первой встрече, представляя, какими они были молодыми и страстными.
— Они полюбили друг друга, -сказала она Нику.-И вместо того чтобы поехать в Париж, Северин переехала к нему. Он был без ума от нее и, конечно же, сразу повез к Нэнни Бил.
Пожилая леди выразила свои эмоции весьма сдержанно, потому что, на ее взгляд, ни одна женщина не была достаточно хороша для ее Джонни. Она угостила их чаем и имбирным пирогом и исподтишка наблюдала за Северин, оценивая ее манеры. Но Северин была образцом французской воспитанности, «хорошего тона». Даже Нэнни Бил не в чем было упрекнуть ее.
— Женись на ней, -шепнула она ему на ухо, когда они уезжали.-Это будет твоим самым разумным поступком в жизни.
Джонни только рассмеялся, но понимал, что она права, и сказал, что обязательно предложит Северин руку и сердце. Нэнни была свидетельницей на их свадьбе месяц спустя. Церемонию осветил тот же деревенский священник, чей портрет он нарисовал, в той же деревенской церкви. Свадебное торжество проходило в кафе, и пришли все жители деревни, художники, писатели, музыканты. Джонни рассказывал, что музыка и танцы не прекращались всю ночь и это был лучший праздник в его жизни.
Наступили шестидесятые годы. Ему было сорок, Северин было под тридцать. Они жили в маленьком каменном домике в Сент-Пол-де-Венс, но жизнь на Ривьере начала меняться. В моде была новая философия, и туристы валом валили в их уединенное место.
Нэнни Бил не довелось увидеть эту новую жизнь. Однажды весенним вечером она дочитала очередную главу романа ее любимого Чарльза Диккенса. Она положила очки на открытую страницу книги. Потом сладко уснула. И спокойно перешла в мир иной.
Ее коттедж остался таким, как прежде. Джонни сказал, что он должен оставаться таким же опрятным и уединенным, каким он помнил его. Этот коттедж должен был стать музеем, посвященным Нэнни Бил и ее жизни, отданной другим, ее простоте, безупречным манерам и ее доброте.
После того как она умерла, они с Северин переехала из Прованса. Они купили старую ферму в Бонно, окна которой выходили на лавандовые и кукурузные поля. Они были счастливы там. Он хотел только рисовать, но не умел делать на этом деньги и у него не было времени искать менеджеров. Если бы это было только его решением, он не прославился бы дальше Авиньона и Экса. Именно Северин повезла его работы в Париж и устроила выставку в престижной галерее. С тех пор как появился его первый портрет, прошло много времени, но его не забывали. А все эти уединенные годы дали возможность развиться его таланту. Портреты Малуйи и Нэнни Бил вызвали сенсацию.
