Ознакомительная версия.
— Ну, во-первых, к девке этой в душу не я, а братец мой влез, так что зря ты меня в меркантильности обвиняешь, — хохотнул Илья. — А во-вторых, мое дело как раз не сторона, тут ты глубоко ошибаешься.
— Не пойму я что-то ничего, — тупо проговорил Смешарин. — Опять про братьев каких-то толковать начали… Это к чему?
— К тому, — терпеливо пояснил Илья, — что убивать эту, как ты выразился, приблуду — глупо. Прежде всего потому, что она и впрямь успела уже о своих открытиях разболтать, где не надо. И тут нам отделаться легким испугом, как в истории со Штормом, не удастся. Так что убери руки, Павел Степаныч, и давай лучше спросим барышню, чего она хочет за молчание. Причем советую не тянуть время, потому что если мы с тобой еще можем сухими из воды выскочить, то, когда Ларисса сюда притащится, ситуация осложнится на порядок. А что касаемо братьев, то я — брат Женьки, вот какая история!
— Как это? — недоверчиво спросил Смешарин.
— Не понимаешь, что ли? — завел глаза Илья. — Мать одна, отцы разные. Только и всего. Она ушла к другому мужику, Стахеев его фамилия была, нас бросила. Стахеев ее тоже бросил вскоре, беременную, но она уже назад не вернулась. Я у отца воспитывался, знать про братишку не знал, а еще долго не ведал, что мама умерла в больнице. Она стала наркоманкой. Потом, после ее смерти, Женька меня нашел. Мы с ним вдвоем остались, потому что мой отец тоже умер к тому времени. Маму он так и не простил, а я его простить не мог: он знал, как она жила, как умирала, а мне ни словом не обмолвился. Все могло быть иначе, если бы мы ей помогли… это ведь родная мать… в память о ней я Женьку к себе взял, помогал ему, чем мог. Я тогда уже учился на юрфаке — и вот выиграл грант на поездку в Йельский университет, это было десять лет назад. Это фантастическая удача: ведь учиться там — вопрос не только престижа, но и хорошего достатка (год стоит порядка тридцати четырех тысяч долларов, а всего учиться — четыре года). Уезжать оттуда на каникулы я не мог — не на что было. И вот именно в это время Женька угодил в одну компанию. То ли наследственность в нем взыграла, то ли что — но пристрастился он к дури. Накурились, напали с дружками на какую-то девчонку, изнасиловали… То есть она из их же компании была, оторва какая-то, но изнасилование есть изнасилование. Женька клялся потом мне, что не участвовал в этом, но на суде ему доказать ничего не удалось. Я о случившемся не знал. Он мне не сообщил, и никто из знакомых тоже не сказал. Он упросил — понимал: если я уеду из Йеля, то назад вернуться уже не смогу. Загремел он по групповой статье в колонию для несовершеннолетних. И в то время, когда его и других транспортировали в эту колонию, они оказались в пересыльной тюрьме с этапом рецидивистов. Те задумали побег, но дело сорвалось. В ярости захватили они заложников. Среди них оказался Женька… Администрация пересыльной тюрьмы на условия этих сволочей не шла — и правильно делала, но при этом они историю эту в тайне от всех держали. Пытались подавить бунт своими силами, но рецидивисты только еще сильнее разошлись. Кого-то из заложников убили, Женьку изуродовали. Знаешь как?
Илья мрачно глянул на Алёну. Она кивнула, чувствуя, что тошнота снова подкатила к горлу от одних только мыслей об этом.
— Вот именно, — кивнул Илья. — Сначала в игрушку свою превратили, потом… потом кастрировали. Он чудом выжил. Был среди рецидивистов человек по фамилии Коржаков. Только потом, через много лет, выяснилось, что он был зачинщиком бунта, но его прикрывали свои. Боялись его хуже смерти. И когда бунт все же подавили, запуганные им заключенные дали показания, что руководил всей этой кровавой бузой совсем другой человек, убитый в перестрелке. Понятно, что сроков им понадбавили, но Коржаков умел сухим из воды выходить. Тем более что за него горой стояли трое из заложников. Фамилии их — Шестаков, Смешарин и Стахеев. Женька…
— Вот, значит, как… — пробормотала Алёна, покосившись на угрюмого Смешарина. — Но почему ваш брат… почему он заступался за Шторма?!
— Он без памяти был, когда его первый раз… ну, это… в очко, значит… — неловко пробурчал Смешарин. — А потом от потрясения память потерял. Забыл, что все затеял Шторм. А потом, когда угар весь сошел, Шторм решил на чужом горбу в рай въехать. Он дело так повернул, как будто другой бунтом руководил, а он, мол, стоял за переговоры с ментами. А нас с Шестаковым он застращал до смерти, что с семьями нашими расправится. С близкими нашими! Мы и молчали. К тому же Шестакову он долю пообещал в прииске. Все знали, что Шестакова выпустить должны, за него адвокаты горой стояли, его тесть сражался за него. Вот Шторм со смеху-то покатывался, когда узнал, что Шестаков — зять Сахарова! Ведь его дочь была когда-то женой Шторма. Она тоже знала о месторождении. Не пойму я только одного: как Шторм проведал об этом красном шерле? Он еще до встречи с Шестаковым про Белую полоску знал.
Вишневский пожал плечами:
— А меня это никогда в жизни не интересовало, честно сказать.
— Его дед или прадед был геологом, — объяснила Алёна. — Василий Коржаков. Я нашла упоминание о нем в Интернете. Он еще в начале прошлого века уверял, что залежи красного шерла в Правобережной — богатейшие. Шестаков не мог об этом не знать, как местный житель. И Ларисса знала: и от первого мужа, и от Шестакова. То есть это была подходящая компания. Но что дальше было с вашим братом? — обратилась она к Вишневскому.
— До меня все же дошла весть о том, что произошло на пересылке, — сказал Илья. — Я вернулся, все бросил к чертям… нашел Женьку в психушке. Он лежал в отдельной палате, лучшие врачи, то да се. Финансировал все это Коржаков, через свои связи, которые у него оставались на свободе. О той страшной роли, сыгранной им в жизни моего брата, я и не подозревал. Воспринимал его как благодетеля. Тем паче что он помог мне получить хорошую работу. Нет, не стоит думать, что он меня к своим делам привлекал. Думаю, он меня немного опасался. Собственно, только недавно он дал мне одно поручение… впрочем, это к делу не относится, — отмахнулся Илья. — Зато с Женькой он носился, как с родным сыном. Он ведь был во многом ненормален и сам, этот Шторм. Думаю, ему доставляло какое-то извращенное удовольствие помогать парню, которого он превратил в недочеловека и привил самые порочные наклонности. И он любил балансировать на самом краю пропасти: оплачивал лучших специалистов, которые должны были вернуть Женьке память. Все было напрасно… Зато после того, как Женька вышел из психиатрической лечебницы, у него вдруг прорезался талант художника. То есть талант и раньше был, но после болезни брат уже не мыслил себя никем иным. Шторм финансировал его очень щедро, помог ему сделать себе имя, стать по-настоящему известным в определенных кругах. Вся эта гомосексуальная братия своих очень поддерживает, а Женьку порой так переклинивало, что он вообще забывал о том, что он — мужчина. Кто-то из врачей сказал Шторму, что Женьке поможет возможность хотя бы временно изображать из себя женщину — одеваться именно так, вести себя так…
Ознакомительная версия.
