с Адамом, который принимает наркотики, а сейчас я вижу в ванне своего брата, выстрелившего себе в висок, от чего плитку на стене украшает почти засохшая кровь. В его правой руке мой пистолет, а в левой — шприц. Патрик перед смертью решил снова побыть в эйфории. Хотя, возможно, теперь он там навсегда.
Я сглатываю. Не знаю, что чувствую. Хотя нет, наверное, облегчение. Ой, мой брат покончил с жизнью, и я, как любящая сестра, должна горевать. Но нет, не в моей жизни. Теперь я одна, и кажется, будто мне стало свободнее.
Я прислоняюсь к стене и сажусь на пол, подтягивая к себе колени. Охренеть какое «доброе утро» у тебя, Мишель…
Прошла почти неделя со смерти брата. Неделя, где в квартире гуляла полиция, чтобы подтвердить самоубийство, потом похороны. На них были только я, Фиби и Адам. Они особо то и не знали брата, просто поддержали меня. Ведь у Патрика не было друзей.
Я сижу на коленях возле могилы брата и аккуратно ставлю одну розу на землю. Чувствую теплую руку Адама на моей спине. Он всю неделю поддерживал меня, но после того дня мы не поднимаем никакие темы, которые могут нас волновать.
Адам куда-то направляется, пока я решаю зажечь свечу для брата. Можете меня считать тварью, но я даже слезы не пустила на похоронах. Что я сейчас чувствую? Усталость, омерзение к брату, который даже и предсмертной записки решил не оставлять, где хотя бы мог упомянуть, что жалеет обо всем. Но он не жалеет, я знаю. Я хочу поскорее выбросить все, что может напоминать мне о таком брате.
Встаю с колен и замечаю в дальнем конце кладбища Адама, стоящего ко мне спиной. Он стоит над могилой, и кажется, я понимаю, над чьей.
Собравшись с духом, я двигаюсь к нему и кладу руку на его плечо. На надгробном камне выбито: «Улыбайся, даже когда все валится к чертям. Жизнь коротка для одних слез».
На земле стоят свечка, фотография улыбающейся девушки и пара цветов. Я наклоняюсь и тоже зажигаю свечку. Взгляд натыкается на еще одну надпись:
Санни Янг
прекрасная жена
лучший друг
замечательная мама
Санни. Теперь я знаю ее имя. Осмотрев другие могилы неподалеку, не нахожу ту, где мог быть похоронен ребенок. Они ведь должны быть рядом, верно? Значит, их сын жив?!
— Спасибо, — говорит Адам, когда я встаю, и его слова ветром разносятся по всему кладбищу.
Мы оба как потерянные души. Вот только он потерял поистине значимого для себя человека, а я наоборот — избавилась от проблемы. Гори в аду, Патрик!
Ближе к закату я швыряю все вещи брата в коробку, чтобы сжечь их возле подъезда. У него вещей не так много, но вся квартира пропитана им. Его одежда, разбитый телефон, пачка презервативов даже, хотя в его случае у него и встать ничего бы не смогло. Фирменный халат Патрика тоже пойдет на съедение огню, и даже его подушка, а все наркотики, которые остались, я смыла в унитаз.
Быстрым шагом направляюсь в заднюю часть здания и, выбросив вещи в небольшой старый бак, поливаю их бензином и бросаю спичку.
Пламя разгорается моментально, на душе становится тепло. Я не только сжигаю вещи брата, я сжигаю прошлое. Мою прошлую никчемную жизнь, свое отвратительное детство, где отец предлагал девятилетней Мишель "чуть нюхнуть", а она испугалась и убежала в комнату.
— Мишель, — от голоса Адама я вздрагиваю. От него мне становится очень тепло, гораздо лучше, чем от огня.
— Теперь Патрика окончательно нет! — говорю строго я, словно злодейка из фильма.
Он подходит ближе и заставляет поднять на него взгляд. Его глаза полны решимости.
— Послушай, ты скорбишь, все хорошо. Тебе нужно отдохнуть.
— Это не скорбь, Адам. Это ты скорбишь по своей бывшей жене, но я не скорблю по брату!
У Адама начинают гореть глаза похлеще, чем огонь в баке.
— Не смей сюда приплетать Санни.
Я вздыхаю.
— Я не это имела в виду. Я хочу сказать, что есть люди, по которым действительно можно скорбить, пустить слезу, и я рада, что в этом списке есть Санни, но Патрик в этот список никогда не будет входить. Это не скорбь, Адам, это освобождение! — я хлопаю себя по бедрам и, сжав губы, разворачиваюсь к огню.
Какое-то время Адам не шевелится, но вскоре уходит. Наверное, чтобы сына не оставлять одного. В начале недели его сын уже переехал к нему, но я никогда не видела его. Возможно, уходила рано или занималась возней с похоронами, или сам Адам «прятал» как-то сына и выходил с ним, когда никто не видел.
Да, наше здание дружное, но оно явно не для ребенка. Какой бы родитель хотел, чтобы его ребенок жил на втором этаже, зная, какая работа у Фиби? Иногда вариантов нет, и приходится радоваться этому, но это место для ребенка опасное.
Я остаюсь до заката, пока огонь не прекращает сливаться с солнцем, вещи целиком не сгорают вместе с прошлым и чтобы я, наконец, начала дышать и жила будущим. Завтра наш концерт с классом, и тогда я смогу быть собой. Музыка спасет меня. Фиби сказала, что придет. Адама я не звала, хоть и хотела, но после того, как узнала, что он наркоман, передумала. Но может, ради сына он уже бросил? Хотя бы ради него.
Чарльз сидит на ковре, который я недавно приобрел, и играет с игрушками, пока я готовлю ужин.
Тело на кухне, а мысли далеко ни здесь. Может Мишель и не страдает, и я понимаю, почему для нее смерть брата — освобождение, но мне все равно ее жаль.
Честно, я сожалею о своем поступке. О том, что она узнала о моей зависимости. Я и не думал, что у нас что-то будет, даже если и хотел. Я просто не желал впутывать ее в свои проблемы. Но алкоголь, видимо, сделал ее смелее, и она сама решилась на это она будто сама решилась, тогда ничего не зная. После того дня я не принимал и стараюсь не думать или искать нового "почтальона". Слова Мишель, приход сына вынули меня из моей темноты, где я жалел себя. Я стараюсь избавиться от прошлого Адама. Я должен быть примером для Чарльза, иначе меня вовсе лишат родительских прав.
С Мишель мы
