– Выпьешь чего-нибудь? Я угощаю…
– За рулем не пью. К делу, Олеся.
– А кофе?
Ну и взгляд он ей послал, хуже только ненормативная лексика. Олеся потупилась, преодолевая порыв извиниться и уйти, и после короткой паузы с трудом выговорила:
– Я, Глеб, виновата перед тобой…
– Да брось ты, какая вина? Эй, – он прищелкнул пальцами, призывая официантку. – Минералки принеси. С газом.
Миролюбивые нотки в его интонации придали Олесе смелости:
– Нет-нет, моя вина есть, у меня это чувство не проходит… Ты ушел в армию, я обещала ждать тебя, но вышла замуж за Руди, а вы враждовали…
Да, загудел он в доблестную на четвертом курсе, подозревал, что родители Олеськи подсуетились, у них знакомств – всем бы столько. Потом вернулся в институт и добил высшее образование, которое ему не пригодилось.
– Когда это было? – вытаращился Глеб. Налив минералки в стакан, выпил и, взглянув на Олесю, пожалел ее: – Если тебе нужно мое прощение, я простил тебя давным-давно.
– А Руди? – вскинула она на него молящие глаза. – Мне кажется, он тоже чувствует свою вину…
– Мне от этого ни холодно, ни жарко, – пыхнул Глеб.
– Значит, у тебя не прошло… Понимаю, ты из-за меня пострадал, но мы же достаточно повзрослели, чтоб оставить в прошлом обиды…
Она мямлила, а у Глеба не хватило терпения выслушать до конца эту ахинею, тем более что речь зашла о Рудольфе.
– Заблуждаешься, Олеся. Не ты причина моих бед в прошлом, а моя глупость, то есть доверчивость. И твой муж.
– Но он же искренне хотел загладить свою вину, – заговорила с жаром Олеся, – взял тебя на работу, когда никто не брал…
– По-твоему, я должен ему и тебе за это до конца дней своих в пояс кланяться?
– Я хочу лишь примирения. Мне тяжело, Руди тоже, потому он нервный. Пойми, это же давит на нас… Он сейчас в отъезде, два дня назад уехал внезапно… ночью вызвали, – зачем-то отчитывалась она перед Глебом. – Но приедет завтра! И завтра… мы могли бы… вечерком встретиться у нас, посидеть, прийти к согла…
Она осеклась на полуслове, не заметив ответного желания примириться в его глазах-колючках, к тому же он ее перебил, надо отдать ему должное, без враждебности:
– Я не наступаю на грабли дважды. Олеся, мы не виделись несколько лет. Давай и в будущем не встречаться, ладно? И не подсылай ко мне своих инициативных подружек, Альке я обещал, что встречусь с тобой, но только для того, чтоб сказать: забудь обо мне навсегда. Живи спокойно, счастливо, а если я тебе мешаю своим существованием, то извини, тут уже ничего не поделаешь. Прощай, Олеся, желаю удачи. Альке привет.
Прихватив недопитую бутылку минералки, он зашагал по аллее к выходу из парка, шел уверенно, твердой поступью. Говорят, одна походка может рассказать о человеке многое, но Олеся, не сводившая с него глаз, так и не поняла, каким же он стал. Глупости все это. Зато в процессе короткого диалога выработалось однозначное суждение: Глеб и раньше был максималистом, с тех пор ничего не изменилось, словно годы и неудачи не повлияли на его характер.
Потеряв Глеба из виду, Олеся прикурила от зажигалки, которую тут же спрятала в боковом кармашке сумочки, застегнув его на молнию. И перевела взгляд на кусты, деревья, янтарные пятна на земле… Тоскливо как-то.
На все вопросы следователя Ия отвечала – «нет…», «нет…», «нет…». После очередного ответа он затягивал паузу, на его непроницаемом лице обозначилось выражение скуки, кроме этого, казалось, что он не верит ей. Почему, собственно, не верит? А попробуй догадайся! Потому Ия, девушка неробкого десятка, и растерялась, долдонила слово «нет» все тише и тише, опустив ресницы, так как под его ледяным взглядом ощущала себя маленькой букашкой, которую эта махина раздавит не глядя.
Наконец следователь выпустил из пальцев авторучку, шумно вдохнул, и Ия заподозрила, что надоела ему до смерти, одновременно появилась надежда: он сейчас разозлится и прогонит ее. Она побежала бы отсюда галопом.
– Ну а другие слова вы знаете? – Не прогнал ее, а жаль.
– Да.
– Уже лучше. Как же так, гражданка? Вы ближайшая подруга Виктории, но по вашим ответам складывается впечатление, что у вас было шапочное знакомство.
А вопросы какие? Склонна ли была Виктория к депрессиям? Касалась ли она в разговорах темы самоубийства? Имела ли близкого друга? Вступала ли в конфликты с коллегами и друзьями? Не была ли свидетельницей преступления? Не баловалась ли изредка наркотиками? И так далее. Как должна была отвечать Ия, если за Тошкой пороков не числилось, а сомнительных связей и подавно? Следователь не дождался от нее оправданий и сделал окончательный и примитивный вывод:
– Выходит, вы ничего не знаете о своей подруге.
Что за человек! Ему непременно нужна червоточина, в этом случае его знания будут полными?
– Я знаю ее лучше кого бы то ни было, – произнесла первую длинную фразу Ия, но следователь не догадался, например, пошутить по этому поводу и тем самым разрядить напряженную атмосферу.
– Ну и что вы можете рассказать по данному делу? – сухо спросил он на выдохе.
То шумно вдыхает, то выдыхает, давая понять, что с тупицами работать – сущее наказание. Тупица, разумеется, она, а Ия привыкла к повышенному вниманию, восторгам, комплиментам. Какой бы ни был мужчина (низкий – высокий, толстый – тонкий, страшный – симпатичный), порисоваться перед интересной женщиной никто не откажется. Это первый мужик, причем нестарый, лет сорока, который не старался показать себя с выгодной стороны, скорей всего, он не имеет приятных сторон. Отношение следователя Ию задевало, если не оскорбляло – у нее окончательно пропало желание общаться с ним, поэтому она ответила кратко:
– Для меня смерть Виктории – неожиданность. Необъяснимая.
– И вы не знаете, кому выгодна ее смерть?
– Нет. – Хм, снова «нет».
– А ведь кто-то подпер ворота гаража, предварительно усыпив Викторию и оставив работать двигатель. Думаю, этому человеку она доверяла, а вы его или ее не знаете. Ну а с молодыми людьми она встречалась? Парень близкий был у нее?
Ия чуть не произнесла «нет» – это слово будто запрограммировано, но вспомнила:
– Олег. Не то чтобы… они пока только гуляли, в кафе сидели пару раз.
– Фамилия?
– Не знаю. Вы можете найти его по номеру телефона, номер в трубке Виктории…
Он ввинчивал в Ию взгляд, ввинчивал… словно подозревал ее во всех смертных грехах. Оказалось, так и есть:
– А вы где были до и после того, как она вам позвонила?
– Дома.
– Кто это подтвердит?
Он правильно трактовал ее молчание: на показаниях она поставила точку. Еще с минуту следователь строчил авторучкой по листу бумаги, задал пару несущественных вопросов и отпустил. А Ия уже думала, что ей уготовано место в тюрьме, тем более страшилок о злостных правонарушителях из органов полным-полно. К машине Рудольфа она еле приползла на непослушных ногах, а когда забралась в салон, попросила его: