— Чего же тебе надобно, старче? — спросила она ласково.
Внезапно Машка расхохоталась.
— Ты что?
— Помнишь, я как-то позвонила тебе и сказала, что убила бы Сережку, а ты недослышала это злосчастное «бы»?
— Ну ты же ревела как белуга на нересте.
— Белуги на нересте не ревут.
— А ты исключение.
— Скажи спасибо, что меня кондратий не хватил, когда ты появилась на пороге в черном костюме, лыжной шапочке и с лопатой.
Татьяна уронила голову на руки и тихо затряслась от смеха.
— Не руками же его закапывать, — простонала она. — А у тебя лопат отродясь не водилось.
— Никогда не забуду этого явления, — растроганно заявила Маша.
— Конечно не забудешь. Хоронить без покойника — это унизительно. Лучше излагай факты.
Машка с сомнением разглядывала пустой стол:
— Все убрали, а что взамен? Слушай, давай возьмем маленькую бутылочку «Бьянко» на двоих, а? Пусть это будет жутко алкогольный вечер. Или коктейль еще закажем?
— Когда это я отказывалась, мэм?
— Меня Жанночка очень, очень сильно обидела, — сказала Маша, и видно было, что это признание дается ей через силу. — Так обидела, что я даже тебе сейчас не расскажу. Мне надо самой пережить.
Татьяна понимающе кивала, не говоря ни слова, и от этого Машке, как всегда, стало спокойно и надежно.
— И я тебя очень поэтому прошу — ничего мне больше не советуй, а просто охмури его, чтобы ему стало так же больно, и страшно, и тоскливо, как мне сейчас. Чтобы он и думать забыл о своей новой пассии.
Тото пошевелила губами, подумала минутку и спросила подозрительно:
— А что я с ним потом делать буду?
— Мягкий пас налево, то есть мне, — успокоила ее верная наперсница разврата. — Ему же, бедняжке, нужно будет с кем-то о тебе говорить. Тут я и пригожусь. Кто это еще выдержит?
— Ты что — настолько его любишь?
— Пока — да. И пока мне очень нужно, чтобы ты уделала этих голубков, как Бог черепаху. А потом посмотрим.
— А что до Жанночки…
— Я тебя как женщина женщину просю — спляши на ней дрызгу-брызгу с колокольцами в руках. А?!
— Мадам имеет план? — уточнила Татьяна.
— Какой такой план?
— Мистер Фикс, неловко будет завалиться к нему в кабинет и сообщить, что я пришла его охмурять, так как мне очень не нравится его поведение, да и подруга слезно попросила.
— Нет, ну какая ты умница, что не показывалась ему на глаза, — внезапно восхитилась Машка.
— А кто твердил, что у меня паранойя?
— Паранойя и есть, — значительно повеселев, отвечала та. — Ты же у меня ненормальная. Даже противно, что ты всегда оказываешься права.
— Впоследствии.
— Все очень просто, — хмыкнула Маша, — ему срочно нужен менеджер со знанием языков. Я договорюсь с Харлампиевичем, чтобы он записал тебя на прием. Идет?
— Мне нужно десять — пятнадцать минут форы. Чтобы я успела начать говорить и это было бы обоснованно, а не «Простите, как здесь пройти в библиотеку?».
— Будут тебе и пятнадцать минут, и полчаса.
— Давай выпьем.
Татьяна помахала рукой, и к ней устремился повар, ибо Маргоша, изнывавшая от любопытства, безуспешно пыталась отделаться от какого-то чересчур дотошного клиента, жаждавшего выведать все ингредиенты фирменного салата «Матренин двор». Состав салата был указан в меню, но печатному слову он, очевидно, не доверял и потому пытал барменшу. А может, ему просто приглянулась очаровательная блондинка?
— Нам сухой мартини, — попросила Тото. — Такой сухой, Женечка, чтобы в глотках пересохло.
И он ласково и влюбленно ответил:
— Обижаете, Татьяна Леонтьевна. Сию секунду. Непременно по вашему рецепту: несколько капель черного бальзамчику, по полторы маленьких рюмки джина и сухого вермута, лед, колотый некрупно, и сбрызнуть лимонным соком. Украсить маслинкой и серебристой луковкой. Грандиозный успех имел вчера у двух иностранных джентльменов. — И пожаловался: — А знаете, сколько я магазинов обегал, пока луковки достал — крохотные, серебристые?
— Надо было проконсультироваться у знающих людей, — промурлыкала Тото.
— Понятно. Осознал свою ошибку. Уже несу.
Он умчался на кухню, а Машка всплеснула руками:
— Господи! И Евгений по-русски говорить научился. Нет, не зря говорят, что в хороших руках и мужчина может стать человеком.
— Не кощунствуй, — укорила ее Татьяна, — это же наше в основном единственное счастье.
— У тебя — допускаю, а у нормальных людей совсем иначе.
— Что ненормально.
Маша смотрела на нее со смесью восторга и тоски:
— Ты права. Всегда права. Но так получается только у тебя.
— Ничего подобного, — поморщилась Тото. — Как вы мне все надоели, фомы неверующие!
— Ты тяжеловес, — упрямо повторила Машка давешнюю свою сентенцию. — Тебе не понять, что люди могут надорваться, устать, испугаться, наконец. Наверное, поэтому мне с тобой так легко. Тото, у меня еще одна просьба — уничтожь эту стерву. Она меня слишком обидела.
Татьяна погладила ее по руке мягкой лапой енота. От стойки принесли два бокала с коктейлем, и она подняла свой:
— За нас, за хризантем! Чтобы все было по-нашему, — и неожиданно мечтательно добавила: — Ах, какой был мальчик!
— А был ли мальчик? — усомнилась Машка. — В смысле — какой? Тот, что таращился на тебя около бара? Слушай пойдем погуляем чуть-чуть, развеемся, а то я уже поплыла…
— В другом месте и в другое время, — призналась Тото шепотом, — влюбилась бы в него без памяти и пошла бы за ним босая на край света.
— Ты?! — даже пискнула Машка. — Пойдем уже, мадонна с енотом. Что тебе мальчик плохого сделал — не понимаю.
Майор Барчук, кривясь, допил остывший несладкий кофе из забавной керамической кружки, подаренной девочками из секретариата к 23 февраля. На дне кружки важно восседала большая пупырчатая жаба с открытым ртом. Когда жидкость подходила к концу, что-то там такое происходило по законам физики, что жаба громко квакала. И обычно майор довольно смеялся. Но сейчас даже любимая зверушка радости не прибавила: близился срок сдачи трех «убойных» дел, и если по двум из них наконец наметился прогресс, то третье выглядело идеальным образцом «глухаря». Хоть выставляй в музее с соответствующей табличкой.
Поэтому он с нетерпением ждал друга и коллегу, Юрку Сахалтуева, который последние дни предпринимал отчаянные попытки сдвинуть его с мертвой точки и таким образом избежать расстрела прямо у стенки в кабинете начальства. Шеф досиживал последний год до пенсии, и как раз в этом судьбоносном году им особенно везло на какие-то заморочки.
