Люк сглотнул и опустил взгляд, не в силах вынести разочарования в глазах Вольфа. Отчаянно не хотелось думать об этих юных незнакомцах как о родителях – родителях, которые любили его и даже умирали с мыслью о нем.
Гнев Вольфа еще не выдохся до конца.
– По-твоему, и я по натуре кровожадный убийца? Я ведь тоже немец, ты не забыл?
Люк, стыдясь, не поднимал глаз.
– Поражаюсь я твоему самомнению! Эта грязная и гнусная война затеяна не из-за тебя, – продолжал Вольф. – Люди гибнут по всей Европе. Твоя история – лишь одна из миллионов. Но из всех этих миллионов только ты можешь выжить – благодаря своему происхождению, благодаря Боне, которые растили и любили тебя, которые дали тебе свое имя. Не смей теперь плевать им в лицо! Они скрывали от тебя правду не потехи ради, а для твоего собственного благополучия.
Вольф отвернулся, отирая крохотные капельки слюны со рта тыльной стороной иссохшей, покрытой пигментными пятнами руки. И Люк впервые увидел его таким, каким он стал – семидесятилетним стариком.
Молодой человек перевел взгляд на отца.
– Прости…
– За что? – поразился тот.
– За то, что я не родной твой сын.
Якоб поднял голову, его глаза затуманились, и сердце Люка едва не разорвалось при виде того, как отец с трудом поднимается на ноги, отмахиваясь от помощи Вольфа. Прихрамывая, Якоб вплотную подошел к Люку.
– Ты мой родной сын – родной для меня, для твоей матери, родной внук твоей бабушке, родной брат твоим сестрам.
Он распахнул объятия. Люк без раздумий и сомнений обнял его и заплакал.
Предоставив отцу и Вольфу идти вперед, Люк помчался к ближайшему лавандовому полю, чтобы сорвать несколько лиловых стебельков – он обещал бабушке принести к ужину лаванды. Стояла жаркая душистая ночь, и на Люка волнами накатывали ароматы. Еще несколько дней, твердили ему поля, – и настанет пора готовиться к сбору урожая.
В этом году будет куда меньше наемных рабочих, чем раньше, а еще Люк слышал, что немцы собираются призывать здоровых французских мужчин в армию, на подмогу немецкой военной махине.
Он снова вернулся мыслями к тому, что после двадцати пяти лет молчания поведали ему старики. Во время Первой мировой войны Вольф и его жена Соланж жили в Страсбурге, близ границы с Эльзасом. Вольф был уже староват для фронта, да и в любом случае хромота делала его непригодным к строевой службе. Профессор лингвистики в Страсбургском университете, помимо других языков, он преподавал древнеисландский. А уж перейти с немецкого на французский ему было не сложнее, чем переодеться.
Несмотря на высокий пост, Вольф хотел дистанцироваться от Германии и после войны решил покинуть Страсбург. Уже перед самым отъездом они с Соланж встретили Клару Равенсбург, одинокую молодую женшину на сносях. Она тоже хотела бежать из Германии, которую винила в смерти возлюбленного Дитера, и теперь пыталась добраться из своей деревни во Францию. Клара получила уведомление о смерти мужа на следующий день после окончания войны – он погиб случайно, пал от выстрела своих же соотечественников через несколько часов после официального прекращения огня.
«Для нее траур начался, когда на улицах еще валялись пьяные, упившиеся в честь праздника», – негромко сообщил Вольф.
Мать Клары давно умерла, отец и братья погибли на фронте, и теперь сердце ее не вынесло последнего удара. В оцепенелой прострации, не взяв с собой совершенно ничего, она вышла из деревни и брела куда глаза глядят, пока не свалилась без сил.
Лишь благодаря случаю – и удаче! – в этот момент рядом с ней оказалась жена Вольфа.
«Соланж взяла ее к нам домой, вымыла, вытерла – даже кормила с ложечки, потому что бедняжка сама совсем ничего не могла. Причесывала ее, пела ей колыбельные», – рассказал Вольф Люку.
Мальчик родился средь праздничной суматохи перемирия – в промозглый дождливый ноябрьский день 1918 года. Европа только начала, наконец, осознавать, что война и вправду закончилась. Очень скоро Клара умерла от послеродовых осложнений.
Вольф и Соланж покинули Страсбург за три дня до Рождества – направились вместе с младенцем на юг, в теплую Францию. Вспоминая этот рассказ, Люк поражался безумию их затеи. Немолодая чета, зима, новорожденный? Да о чем они только думали? Однако перемирие вскружило всем головы, внушило надежды на лучшее будущее.
«Меня гнал инстинкт, – признался Вольф. – Ты был не нашим ребенком, но тогда это никого не интересовало. Никому не нужны были чужие младенцы, никто не задавал лишних вопросов… Все принимали тебя за нашего внука. А я спешил увезти тебя и Соланж – хотел, чтобы ты вырос французом, ничем не связанным с Германией. – Он пожал плечами. – И получилось – по крайней мере, на первые двадцать пять лет. А теперь твое немецкое происхождение, надеюсь, спасет тебе жизнь».
Трагедия произошла вскоре после того, как семья уехала из Страсбурга. Через неделю после отъезда под колесами автобуса погибла Соланж. Малышу не исполнилось и двух месяцев.
Вплоть до нынешнего вечера Люк свято верил, что Вольф нашел его в сарае где-то в восточной части Франции – обычного брошенного младенца. Порой он гадал, как все это произошло, однако еще подростком перестал приставать к родителям с вопросами, поскольку понял: услышит лишь то, что и так ему уже много раз рассказывали.
И вот теперь оказалось, что Вольф бросил кафедру в престижном университете и увез с собой младенца, обуреваемый горем по жене и по матери Люка, стремясь как можно дальше уехать от своего прошлого.
В том же самом стылом январе девятнадцатого года судьба свела его с горюющими Якобом и Голдой Боне, зажиточными французами, которые возвращались в Прованс с телом умершей крошки-дочери. Оба проявили к осиротевшим дедушке с внучком жалость и доброту, и там-то, в поезде, Вольф нарушил молчание и рассказал еврейской чете всю правду. Они заключили между собой соглашение, в семействе Боне появился новый ребенок, а происхождение Люка было надежно скрыто за фасадом выдуманных обстоятельств.
Вольф решил, что у Люка будет больше шансов на нормальную жизнь с более молодыми родителями, однако не мог вынести разлуки с ребенком. Так что и он, в свою очередь, остался в Провансе, преподавал в Авиньонском университете, а потом вышел на пенсию и поселился в деревушке под Сеньоном. Сколько Люк себя помнил, в его жизни всегда присутствовал любимый дядюшка Вольф.
Разве мог теперь Люк таить обиду и злость на свою семью, на людей, что выказали ему столько любви, особенно в час, когда ему так этого недоставало?.. Молодой человек глянул на стебельки лаванды в руке – бабушка ждет. Сегодня день воссоединения семьи. Он – единственный сын, он должен защитить своих близких. «Warian» – «защита» по-старофранцузски», – пробормотал он про себя и возвел глаза к небесам. Да уж, Вольф выучил его на славу: теперь он даже думал на разных языках.
