В какой-то момент я поверила в Ваше благородство, поверила, что Вы пожертвовали собой ради Альберта. Однако это глупое предположение. С чего бы Вам так поступать? Все, что Вы делали, Вы делали лишь для себя, с того самого момента, как только появились в моем доме и перевернули все с ног на голову. Господи, зачем Вы вообще появились! Как бы я хотела, чтобы этого никогда не случилось, чтобы Кэт была жива, даже если бы и сбежала с Джорджем. Между прочим, знаете ли Вы, что она моя кузина? Она написала мне об этом в письме, которое я должна была найти после ее исчезновения. Наверное, еще недавно я не поверила бы в то, что мой дядя мог зачать ребенка с одной из служанок, а потом отправить этого ребенка ко мне в дом, не предупредив меня. Теперь же я понимаю, что мужчины способны сделать что угодно, если это отвечает их интересам. Они сделают что угодно.
Я уверена, что беременна. Симптомы становятся все более и более явными. Мне кажется, я должна сообщить Вам об этом, хотя и понятия не имею, нужна ли Вам эта новость. Произведет ли она на Вас хоть какое-то впечатление. Сама же я совершенно выбита из колеи смятением, радостью и сомнением. Да, радостью — неужели в этом доме еще может поселиться радость? Снова? Радость, смех или веселье. Все, что я хотела, — ребенок, и вот теперь я понимаю, насколько верна поговорка, что мы должны быть осторожны в своих желаниях. Альберт похож на призрака. От него леденеет весь дом. От него леденею я. От своего мужа. Я не говорила ему о ребенке. Как я могу? Хотя скоро он сам увидит. И что тогда? Меня тоже сотрут с лица земли? Это будет конец и для меня? Так не может продолжаться, мы не можем так продолжать. Что-то необходимо изменить. Правда должна выйти наружу. Я не могу нести эту ношу в одиночку, она слишком тяжела. Я чувствую, как ее тяжесть день за днем ломает меня. Я спрятала все вещи, какие нашла в то зловещее утро. Они остались, и они хранят свою историю. Правда ждет, чтобы Вы объявили ее, мистер Дюрран. Если Вы заговорите, я Вам помогу. Клянусь. Я расскажу всем о своей роли в этом деле, о роли Альберта, и я понесу положенное наказание. Возможно, ко мне проявят милосердие, узнав, что я действовала из страха и из любви к мужу. Возможно, не проявят. Но что тогда будет с ребенком? Что случится с ним? Я не знаю, как мне быть. Помогите мне.
Эстер КэннингЛия потратила неделю на чтение полицейских отчетов по делу Кэт Морли и на поиски газет, датированных последними месяцами 1911 года, где освещался суд над Робином Дюрраном. Она рассматривала его фотографию, которую печатали всякий раз, когда появлялись новости о нем: красиво изогнутая верхняя губа, которую она запомнила у мертвого солдата, найденного за много миль отсюда, в Бельгии. Ей становилось не по себе при мысли, что два этих лица, живое и мертвое, — лицо одного и того же человека. Его признали виновным в умышленном убийстве, было объявлено, что убийство произошло на почве страсти, поскольку у Кэт была скверная репутация, а кроме того, ее обнаружили в одной нижней рубашке. По этой же причине суд присяжных советовал проявить милосердие, и Дюррана приговорили не к повешению, а к пожизненному заключению. Только у одного человека, кажется, имелись сомнения по поводу этого дела, которое сочли совершенно простым. Представитель Министерства внутренних дел профессор Палмер отметил, что на рубашке Кэт не так много крови, как должно бы быть, если во время нападения и убийства она действительно была в одной рубашке; кроме того, если встреча носила любовный характер, хотя и сложилась неудачно, то, по его мнению, весьма странно, что она договорилась с другим своим любовником, Джорджем Хобсоном, бежать в то же самое утро. Кроме того, она аккуратно сняла платье и старательно сложила его. Так едва ли ведут себя люди, охваченные любовной страстью. Также на лице девушки сохранились осколки стекла, взявшиеся неизвестно откуда.
К делу было добавлено задним числом еще одно показание миссис Софи Белл, кухарки и экономки из дома викария. Миссис Белл сделала его через несколько недель после предварительного разбирательства и вскоре после суда над Робином Дюрраном, утверждая, что обнаружила в кухне дома викария окровавленное полотенце в утро убийства, но впоследствии полотенце исчезло. На вопрос, почему она не сообщила об этом раньше, экономка ответила, что в тот момент была в таком потрясении и расстройстве, что вспомнила о полотенце только недавно. Она также утверждала, что викарий с женой ведут себя очень странно, они сильно переменились со времени убийства, но при этом миссис Белл подчеркивала, что они всегда были хорошими и добрыми хозяевами и что происшедшие в них перемены вызваны исключительно потрясением. Имелась также служебная записка от профессора Палмера, где он предлагал включить эти показания в список остальных показаний, представленных в суде, а также провести еще одно расследование и допросить обитателей дома викария, однако к его рекомендациям не прислушались.
Читая заметки, Лия просто сгорала от волнения. Она знала, откуда взялось стекло в ранах Кэт, знала, что орудие убийства — бинокль Альберта Кэннинга. Знала, почему на рубашке Кэт было так мало крови: потому что в момент убийства та была одета в платье элементаля. Знала, почему викарий, из дневника которого следовало, что этот человек стремительно утрачивал связь с реальностью, обрушил свой гнев на девушку. Его одурачили по всем статьям. Вероятно, обнаружение этого факта потрясло его, подтолкнув к безумию. Она знала, почему Эстер Кэннинг, которая отчаянно старалась отвести все подозрения от мужа, спрятала улики, обнаруженные ею в доме викария в утро убийства, и почему позже, когда сама уже подозревала мужа, так мучилась от страха и от чувства вины. Лию так и подмывало бежать со своим открытием куда-нибудь — в полицию, в газеты, куда угодно. Как будто она могла бы изменить то, что случилось сто лет назад. Как будто наказание мог бы понести настоящий убийца и Эстер не пришлось бы жить с этой тайной до конца своих дней.
К началу суда газетчикам удалось отыскать фотографии к статьям. Был напечатан портрет Кэннингов, сделанный в 1909 году на их венчании. Молодожены серьезно глядели с фотографии: две пары светлых глаз на нежных, юных лицах, глаза у них были такие ясные, что даже на черно-белом снимке было видно, что они голубые или зеленые. Эстер чуть заметно улыбалась, сияя от счастья. Викарий, который венчался в церковном облачении, был серьезен и как будто слегка встревожен. Лия всматривалась в лицо Эстер с ощущением, что узнаёт ее. Напечатали и фотографию Кэт Морли, убитой горничной, сыгравшей роль элементаля, о чем ни разу не было заявлено вслух, хотя даже в то время имелись какие-то подозрения. Кадр был скверный, сделанный с большого расстояния в День коронации в Коулд-Эшхоулте в июне 1911 года. Ряд нарядных по случаю праздника леди, в том числе и Эстер Кэннинг, замерших в разгар веселья перед камерой. Флаги и зонтики от солнца, чайные столы с ослепительно-белыми скатертями и трехъярусными вазами с пирожными. А позади них невысокая, хрупкая девушка в сером платье, в чистом переднике, туго затянутом на талии, в мягком хлопчатобумажном чепце. Девушка держит в руках серебристый чайник, как будто бы ее застигли в тот миг, когда она наполняла фарфоровые чашки. Фотография была плохого качества, а расстояние слишком большое, чтобы различить черты ее лица. Из-под чепца выбивались пряди коротких черных волос, а лицо было нахмурено, возможно из-за слишком яркого солнца. Темные брови выделялись на худом треугольном личике. «Элементаль», — подумала Лия с болью.
Чем больше Лия читала, тем понятнее делались письма Эстер, факты и сведения становились на свои места. Она начала писать статью, которая все разрасталась и разрасталась. И в ней все отчетливее вырисовывалась правда, о которой так мечтала Эстер Кэннинг, и возрождался образ погибшей девушки, чья роль во всей этой истории до сих пор оставалась непонятой. И по мере того как она глядела на лица Кэннингов, возвращалась к письмам Эстер, адресованным Робину Дюррану, кое-что еще обретало очевидную ясность.
В пятницу после обеда ее оторвал от работы звонок Марка.
— Здравствуйте, незнакомка. Теперь вы меня игнорируете, заполучив свой сюжет, или как? — спросил он.
Лия улыбнулась, поглядела на часы, понимая, что ноги давно затекли и спина болит.
— Нет! Простите, Марк. Вовсе нет. Просто я была так занята, заполняя все пробелы… Кстати, у меня имеется весьма важная для вас новость. Я не хотела говорить, пока не будет готова статья, но, наверное, лучше рассказать сразу. — Она поднялась из-за стола в читальном зале и потянулась.
— О чем вы? — спросил он.
— О, это не телефонный разговор. Давайте пообедаем в пабе, но прежде встретимся у церкви в Коулд-Эшхоулте. Скажем, через час?
