Ознакомительная версия.
— Никому! — согласилась Юля. — Даша теперь для маньки твоей — недостижимый идеал. Я бы тоже, наверное, не вытерпела. Не понимаю, зачем ты вообще рассказал?
— Да вот, сам по колено в шоке. Не собирался, а она пристала как банный лист, чего я такой смурной, почему все время один стремлюсь остаться, да еще в постели ее Дашей назвал…
— Ты — просто дебил!
— Ой, помолчи, без тебя тошно! Нет, я честно попытался все объяснить, но стало только хуже. Слезы, истерика, вопли, что она уйдет к маме… А я сказал — уходи. Потому что мне это надоело. И вообще все надоело! Вот возьму и устроюсь к аграриям, буду писать про пшеницу и опорос.
Юля усмехнулась.
— Чего фыркаешь? — обиделся Никита. — Не веришь?
— Не верю, конечно. Где ты и где опорос? Да тебя тайны задушат. Будут кричать из каморки голосом Буратино: «Откро-о-ой тайну, несча-а-астный!»
— Ну и пусть кричат! — буркнул Никита, но его губы чуть дрогнули в слабом намеке на улыбку. — Мне без них спокойнее будет. Да и тебе тоже! Потому что каждый раз, когда мы открываем эти каморки, нас бьют по морде.
Юля поморщилась и машинально прикоснулась к щеке.
— Не могу не согласиться! И чем ты займешься теперь? Я тут слышала, один тип собирается новую птицефабрику открывать. Напиши про несушек, народ будет в восторге узнать про высокую яйценоскость.
— Зачем же так глобально? — удивился Никита. — Соскакивать с темы надо постепенно, как с героина. А то меня плющить начнет. Ты не очень сегодня занята?
— А что?
— Подбросишь меня до Красной Сопки? Неохота транспорт искать.
— Это в колонию, что ли? — удивилась Юля. — Чего ты там не видел?
— Выставка у них! Художественная, под названием: «Мир сквозь решетку». Зэки почуяли тягу к прекрасному и выставили свои полотна и поделки на всеобщее обозрение.
— Подброшу! — кивнула Юля. — Только домой заеду переодеться.
— Ну да, — серьезно сказал Никита. — Что-нибудь более закрытое и не слишком обтягивающее, чтобы не провоцировать народ на слюноотделение. У тебя есть паранджа или хиджаб?
Юля не ответила и закатила глаза к небу, а Никита улыбнулся, впервые за несколько дней.
Выставка заключенных собрала на удивление мало журналистов. И событие не бог весть какое, и место проведения черт знает где. Потому, несмотря на отсутствие значимых мероприятий в городе, в колонию приехали всего несколько человек из тех, у кого был личный автотранспорт.
Юлия откровенно скучала. Прохаживаясь по залу, она лениво оглядывала кустарные работы сидельцев и сожалела, что не поела в кафе или дома. Хотя начальство колонии и провело их по помещениям, включая столовую, пообедать вместе с зэками Юля не решилась. Теперь, глядя на художества заключенных, она слушала, как урчит у нее в животе, и хмурилась.
Стены актового зала украшали довольно примитивные картины. На них художники отображали жизнь мирскую и тюремную, но мирская преобладала. На масляных и акварельных полотнах блистали золотом купола церквей, у калиток деревенских избушек стояли пожилые матери, со слезами ждавшие с зоны сыночков. Над старушками нависали раскидистые березки. Картины с тюремным наполнением были не так оптимистичны. Большинство авторов изобразили вышки, колючую проволоку, решетки, и лишь на одной по-настоящему талантливой работе художник выписал тюремный натюрморт: жестяную кружку, ложку, кусок хлеба, россыпь рафинада и несколько игральных карт.
Портретов и пейзажей было всего несколько. Юля бегло осмотрела их, отметила низкое качество и мрачность исполнения и отошла к самодельной витрине, где выставлялись поделки из дерева, глины и жеваного хлеба. Никита сновал по залу, совал диктофон под нос скромно подпиравшим стенку заключенным, фотографировал и что-то черкал в блокноте. Заключенные вели себя тихо, и только загадочные взгляды, которые они бросали на Юлю и еще двух журналисток, выдавали их живейший интерес к слабому полу. Натолкнувшись на один такой взгляд, Юля поспешно отошла к противоположной стене, решив сделать вид, что заинтересовалась выставленным там пейзажем. Взглянула — и застыла, не веря собственным глазам.
— Фигня, а не выставка, — сказал Никита, неслышно подкравшись сзади. — Могли бы в музее искусств выставить эту хрень. Кучу времени потеряли. Лично я надеялся, что здесь будет какая-нибудь расчлененка, а тут травка, цветочки, купола и добрая мама у калитки… Протокольная часть скоро закончится, и нас всех выпустят на волю.
Юля повернулась к нему.
— Взгляни на солнце!
— И что в этом солнце?
Никита уставился на картину. На полотне был обычный сюжет из жизни заключенных: бараки, колючая проволока, окруживший колонию лес и нависшие над ним горы. Над горами, на невероятно синем небе с кудрявыми барашками облаков, светило невероятно желтое солнце.
— Солнце очень напоминает то колесо мироздания, что я видела в таборе у воронинских сектантов.
— И что? — прищурился Никита. — Это Коловрат, языческий символ, что-то связанное с Ярилой, временами года. Словом, типа оберега у воинов… Я точно не помню! Это мне Дэн рассказывал. Помнишь его, он реконструктор? Он бляху с таким же знаком на шее носит.
— Помню, конечно, — сказала Юля. — С Дэном понятно, он себя воином считает, но у Михалыча была точно такая же наколка на предплечье. Причем старая, явно еще с зоны. Тогда ни Дэна, ни Воронина еще в проекте не существовало.
— Ты об этом не говорила, — быстро сказал Никита.
— Не придала значения, — пожала плечами Юля. — Конечно, когда колесо увидела, вспомнила, но какая связь может быть между Михалычем и этим колесом, как ты говоришь, Коловратом? Я ведь не знаток тюремных наколок. Меня больше кривые спицы удивили. Теперь понимаю, это лучи, — и улыбнулась.
— Вообще-то это свастика! — Никита зачем-то вытащил телефон. — Восьмиконечная! В данном случае — обратная, не такая, как у фашистов.
— Ну, это я и без тебя знаю. — Юля не сводила взгляда с картины. — Свастика — солярный знак, просто у меня в голове не сразу сложилось. Но мне непонятно, с чего вдруг она изображена на этой картине? И татуировка Михалыча опять же… Интересно, какая тут связь? Или совпадение? Или у меня просто ум за разум зашел?
Но Никита, похоже, ее не слушал. Он отошел в сторону и заговорил с кем-то по телефону. Юля продолжала не сводить взгляда с картины. Что-то будто удерживало ее, не позволяло отойти. Она отступила на шаг, на два и охнула от неожиданности.
Она оглянулась, чтобы подозвать Никиту, но он все еще говорил по телефону и, судя по интонации, то ли уговаривал, то ли расспрашивал о чем-то своего собеседника, а тот явно упирался, поэтому лицо у Никиты было крайне недовольным. Юля хотела отойти от картины, но ее перехватила Гаврилова. Муж ее был известным в городе художником, и поэтому Верочка считала себя несомненным знатоком живописи. Иногда она печатала в Юлином журнале отчеты о местных артпоказах, получала крошечные гонорары и считала, что с шеф-редактором на короткой ноге.
Ознакомительная версия.
