– Я рванул к границе, как сумасшедший. Теперь не знаю, как сам не разбился. Часа через два нашел их там, где они объяснили. – Бен спрятал лицо в ладонях. Иногда его было трудно расслышать, но Джо не могла сдвинуться с места и даже открыть рта. Бен снова принялся хлюпать, глаза болезненно покраснели.
– Твоя мама не узнала меня. Это была и она, и не она… ужасно. Потеряла память, речь, но… она потеряла и лицо. Все в белых рубцах, наростах. Я не мог ее узнать. Только потом понял, что это не имеет никакого отношения к катастрофе, а тогда думал, что это ожог. Когда все открылось – после того, как ты нашла чек и записку от Магды – было слишком поздно, – он вздрогнул. – Никогда не забуду огни проклятых фар с холма, они светили прямо на то, что осталось от лица твоей матери.
– Форга там был? – вырвалось у Майка.
Бен или не слушал, или уже не мог слышать. Тем же полным горечи тоном он продолжал:
– Забрать их приехал Борис Бакстер. Они сказали – Светлана и он – что машину вела Тери. Что она виновата в смерти Магды. Светлана сказала, Тери чудом удалось спастись. И все повторяли, что винить надо твою мать.
– Светлана… доктор Лэйн… Вы ведь, конечно, имеете в виду и Мадам Дэви? – спокойно спросил Майк.
Бен нервно кивнул.
– Они сказали, что возбудят дело. Что я потеряю все.
– Кто сказал?
Бен сел прямо и в первый раз поднял глаза на Майка. В них горела ненависть.
– Бакстер. Борис Бакстер Форга. Я никогда не забуду, как он заставлял меня смотреть на Тери. Зрелище хуже любого кошмара. Никогда не забуду, как он сказал: «Ты хочешь до конца жизни просыпаться в постели рядом с ней?» Страшно, до сих пор страшно.
Если б Майк не удержал Джо, сейчас она точно бы ударила отца.
– Что ты говоришь, – закричала она. – Что ты нам говоришь? Что ты имеешь в виду?
Бен залпом проглотил брэнди.
– Бакстер Форга – или как его там еще – сказал, что дело можно замять: машину брали на имя Тери, пусть все и думают, что погибла она. – Бен умоляюще посмотрел на дочь. – Он сказал, что Светлана – химик и, может быть, подлечит ей лицо.
Но это займет годы и потребует тысячных затрат. – Бен постепенно успокаивался. – Тери меня не узнавала, денег таких не было. И вообще соображал я тогда плохо…
– В итоге Форга заплатил за молчание вам, не так ли? – холодно прервал его Майк.
Несколько секунд они слышали только звуки с улицы, и Бен наконец прошептал «да».
Джо вырвалась от Майка с громким криком:
– Ты хочешь сказать, мама жива? Чудовище. Где она? Где она? Или ты согласился на ее убийство?
Бен подавленно посмотрел на дочь:
– Как ты можешь так говорить, Джо? Светлана всегда говорила, что со временем приведет Тери в нормальный вид… что она врач-кожник. Только спустя месяцы, годы я получил полную и настоящую картину. Я даже не вникал, почему она оказалась с Тери той ночью. Я думал, что все это связано со съемками в Мексике, ты помнишь об этом?
Джо с яростью толкнула его обратно на стул.
– С этого дня я не желаю тебя видеть. Но сначала ты скажешь, где сейчас моя мать.
Образ Светланы из детства так глубоко засел у Марка в голове, что, когда она вошла, он даже не узнал ее. Первая реакция – самозванка… еще секунда – «это опять ее трюки», и, в приливе ярости – «Неужели она до сих пор думает, что может меня одурачить? Что я все тот же застенчивый, пытающийся угодить пасынок, которого можно одним взглядом отправить в ее родную Сибирь или куда-нибудь в этом роде?»
Когда она медленно подошла ближе, осторожно, как человек, только что вставший на ноги после болезни, Марк увидел, что она не самозванка и нет никаких трюков. Это была оболочка той женщины, которая когда-то вышла за его отца. Марк тогда не смог определить свое отношение к ней – то любя ее, доверяя, то в следующий момент ненавидя за высокомерие и равнодушие к нему и – довольно часто – к отцу. И сейчас с ним творилось то же самое.
С тех пор как Марк получил мучительное и трогательное письмо Алексы, его переполняли самые разные чувства. И он ожидал, что они выльются в поток горьких разоблачений. Но появление Светланы лишило всех эмоций, оставив один шок.
По дороге из аэропорта на север от Сан-Франциско Марка раздирала ярость: он так рассеянно слушал рассказ Алексы о деревьях, при первых встречах она вспоминала о них с детским восторгом. Этот восторг никак не вязался с ярлыком пустой, разряженной куклы, который он цинично пытался налепить на нее. И при всем при том приходилось признать, что она – самая прекрасная из всех кукол, какие только могут быть. Она рассказывала о восхитительных, сказочных красных лесах точно так же, как он рассказывал о восхитительном, сказочном океане. Тогда он заглянул в мир настоящей Алексы, девушки, женщины, в которую он честно старался не влюбиться, которая помогла ему увидеть все лицемерие в отношениях с мачехой и ее компанией. Теперь он понимал, что, ничего не делая, никому не говоря ни слова, он подписался под идеей «Вечной Молодости», дав убедить себя, что это «коммерческие мелочи, которые никому не принесут вреда». Марк презирал себя за то, что должен был с первого дня заподозрить неладное и не сделал этого.
– Марк, это… это такой сюрприз… Что ты здесь делаешь? – К непроходящему изумлению Марка, Светлана все еще пыталась сохранять видимость королевского бесстрастия и неуязвимости. Но что-то случилось, это больше не удавалось. Свет в ее мире угас. – Ты всегда отказывался приехать посмотреть и оценить мою работу! – Слова прозвучали как патетическое блеяние.
Седоволосая медсестра, которая наконец-то вышла на его разъяренные звонки в дверь, появилась в проходе, сильно нервничая.
– Мадам, этот джентльмен сказал, что он доктор Лэннинг, ваш приемный сын. Я сказала ему, что вы больны. Вы хотите, чтобы он ушел?
Светлана до сих пор могла остановить нервную болтовню одним величественным взмахом руки. Сестра ушла, и к Марку вернулось понимание той цели, ради которой он пришел сюда.
– Мне все известно, – сурово проговорил он. – Алекса мне все рассказала.
Светлана заплакала. Видеть это было все равно что наблюдать за Тем, как рушится памятник. Слезы лились беззвучно, плечи опустились, и вдруг в Марке зашевелилось что-то непонятное. Он понял, что не хочет видеть ее такой, поверженной, разбитой. Хотелось дотронуться до ее плеча, напомнить ей, кто она, кто он. Светлана словно поняла его ощущения: она едва заметно дрогнула, как от настоящего прикосновения, и повернулась к солнцу, которое пронзало гигантские кипарисы за окном ослепительными золотыми лучами.
– Не суди меня, Марк, – низким голосом сказала она. И снова повторила, уже жалобно: – Не суди, пожалуйста.
