умирать, я ничего не смогу сделать… – Никита Сергеевич тяжко вздыхает и разводит руками.
Меня прошибает холодный пот. Мирослав не предупредил об осложнениях или побочных эффектах. Судорожно достаю телефон из кармана куртки, собираясь позвонить Боголюбову. Никита Сергеевич, очевидно, заметив мой испуганный взгляд, примирительно взмахивает руками:
– Богдан, не звони своему врачу в столь поздний час! Давай не будем думать о плохом? Просто останься… На всякий случай.
Я молча киваю и прохожу в просторную гостиную. Дед включает свет и суетливо осматривается. Мое согласие успокаивает старика: из его взгляда исчезают подозрительность и холодность, походка выравнивается, дыхание становится спокойным и ровным. Он торопливо стаскивает с себя тулуп и, потерев ладони друг об друга, садится на табуретку возле небольшого углового камина.
– У-ух, Романыч! Сейчас нагоним тепло! – Дед поджигает старые газеты, лежащие возле очага, и подбрасывает в камин поленья.
– Отопление в доме есть? – спрашиваю я, топчась на входе в гостиную.
– Есть, – кивает Никита Сергеевич и бодро вскакивает с места. – Алиски в доме неделю не было, я котел и прикрутил. – Он возвращается в прихожую и толкает узкую дверь в стене, за которой скрывается котельная. Холодный дом оживает, наполняясь звуками потрескивающих поленьев и живым теплом камина.
– Ты не надейся, Романыч, что я тебя в доме наедине с Алисой оставлю, – предупреждает меня старик, подозрительно прищурившись. – Знаю я вас, хлыщей городских, мотающихся на дорогих машинах! Ничего в вас нет святого… А девчонка сирота, защитить некому, – дед тоскливо вздыхает и вытирает ладони о свою старую выцветшую тельняшку.
На недоверчивое высказывание старика не отвечаю: разве я должен оправдываться?
Молча прохожу в гостиную и, кинув взгляд на диван с цветной обивкой, спрашиваю деда:
– Алиса здесь спит?
– В своей комнате, – машет головой Никита Сергеевич в сторону деревянной двери, выходящей в смежную с гостиной комнату. – Но сегодня там будешь спать ты. Алису положим на диван. А я лягу с ней в комнате на раскладушке.
Никита Сергеевич проходит к небольшому деревянному комоду, стоящему вдоль стены, и достает чистое постельное белье.
– Стели постель, сынок, – он всучивает мне в руки комплект. – Дом прогрелся, и ее… можно заносить, – произносит дрожащим голосом, словно речь идет о покойнице.
В груди становится больно: старик куда больше переживает за Алису, чем хочет показать. Его поникшие плечи подрагивают, в голосе слышатся слезы. Старик уходит в соседнюю комнату, очевидно, не желая показывать свою слабость.
Я снимаю куртку и раскладываю двухместный диван-книжку. Подушку и одеяло нахожу в ящике для белья.
Никита Сергеевич возвращается, когда я заканчиваю готовить постель для девчонки.
– Хотите, я вообще не стану ложиться? Буду дежурить возле девушки всю ночь, – мне хочется ободрить деда и успокоить свою совесть.
– Спасибо, Богдан, успокоил старика, – довольно улыбается он.
Я расчищаю от снега площадку за воротами и загоняю Бэна во двор. Никита Сергеевич открывает заднюю дверь машины и подхватывает на руки Вилли и Джесси. Хью сидит на коленях спящей Алисы, жалобно поскуливая.
– Я выгуляю псов, а ты заноси Алиску, – командует он, смаргивая пушистые крупные снежинки. Псы довольно лают и носятся по свежему снегу как угорелые.
Я осторожно снимаю с ее плеча ремешок сумки и поднимаю Алису на руки. Девушка продолжает крепко спать, не реагируя на мои прикосновения: ее голова безвольно откидывается на плечо, руки свисают, как плети.
– Она точно живая? – дрожащим голосом спрашивает старик.
Я наклоняюсь к ее лицу так порывисто, что касаюсь кончиком носа щеки.
– Дышит, – отвечаю Никите Сергеевичу и поднимаюсь по ступенькам крыльца в дом.
Выключаю верхний свет в гостиной, оставляя гореть ночник на длинной изогнутой ножке в изголовье дивана.
Старик возвращается через минуту. Кряхтит в прихожей, стряхивая снег с тулупа, громко топает заснеженными валенками. Собаки прыгают вокруг него. Он снимает с псов поводки, вешая их на крючок, и проходит в полутемную гостиную.
– Помогите мне раздеть ее, – прошу Никиту Сергеевича, поднимаясь с деревянной табуретки. Да, я мог бы сделать это сам и не дожидаться деда. Напротив, воспользоваться его отсутствием и хорошенько облапать девчонку. Но я доказываю свою честность, и кажется, старик воспринимает мой поступок с благодарностью.
– Давай, давай, Романыч… Молодец, что подождал. Сейчас носки сухие принесу, у Алиски сапоги протекают, наверняка ноги мокрые, – сипит он, скрываясь в спальне девчонки.
Я поочередно стаскиваю рукава ее порванной тонкой куртки, перехватив удивленный взгляд деда. Он застывает в дверном проеме.
– Что это такое? Это ты сделал, Романыч? Как же так? Как… – поникшим голосом произносит он и подходит ближе, чтобы снять с девчонки сапоги.
– Никита Сергеевич, вы поверите, если я скажу, что Алиса била моего друга, а он случайно схватился за карман и порвал его?
– Да! Поверю, конечно! – бойко отвечает он. – Алиска боевая девчонка, сильная и смелая, – старик снимает мокрые носки с ног девушки. – Лишь бы не заболела…
Я не желаю пялиться на девчонку, но взгляд невольно задерживается на ее обнаженных ступнях с маленьким розовыми пальцами. Сам не понимаю, зачем смотрю. Старик натягивает на ноги девчонке шерстяные носки и укрывает ее одеялом.
– Романыч, я посижу с Алиской, иди умойся, прими душ. Люди мы простые, но благодарные, – дед бросает взгляд на мои промокшие от снега джинсы и носки. – В шкафчике найдешь все необходимое.
Я изрядно устал, проголодался и замерз. Коротко благодарю старика и, метнув взгляд на спящую девчонку, собираюсь пройти в душ.
– Постой, сынок, – поднимается он следом. Покашливая, идет к комоду и достает оттуда полотенце и чистую старенькую выцветшую тельняшку. – А теперь иди. А я обувку твою никудышную поставлю сушиться.
Я улыбаюсь в ответ и ныряю в объятия прохладной темной прихожей. Ванная комната, совмещенная с туалетом, находится по соседству с котельной. Чугунная большая ванна стоит прямо под окном, служащим вентиляцией. Пока набирается вода, открываю деревянный разрисованный орнаментами шкафчик, в поисках «всего необходимого». Обнаруживаю в нем мини-наборы косметики для гостиниц: пузырьки шампуня, бальзама, одноразовые зубные щетки. Делаю вывод, что Алиса работает в отеле. Снова разглядываю шкафчик и его содержимое, чувствуя себя Риммой Сергеевной, – похоже, я привыкаю рыться в чужих вещах. Черт!
На цыпочках возвращаюсь в гостиную. Из соседней комнаты раздается звучный храп. Улыбаюсь беспечности самопровозглашенного опекуна невинных дев. Хью спит в ногах Алисы. Джесси и Вилли, очевидно, устроились на ночлег с Никитой Сергеевичем, так как их не видно.
На табуретке возле пылающего камина замечаю дымящуюся чашку с чаем и открытую банку клубничного варенья. Рядом лежит сложенный тетрадный листок.
«Романыч, больше ничего из еды не нашел. Псов я уже покормил. Пей чай и ложись. С Рыжиком
