– Отлично, – как-то не слишком уверенно ответила она. – Нет, правда замечательно! Знаешь, я обрела веру!
«Что-то новенькое», – цинично подумал Ник.
– Э-э... и как тебе?
– О, это изменило всю мою жизнь!
– Рад за тебя.
Сам Ник не был религиозен и редко задумывался о подобных материях; но если Чериз нашла себе увлечение по душе, почему бы за нее не порадоваться? Она всегда следовала за модой. Раз Чериз заговорила о боге, значит, христианство сейчас в ходу.
– Спасибо. Я каждый день благодарю за это Иисуса!
– А как дети? – поинтересовался он, глядя в окно, где угасал серенький денек.
– Э-э... нормально. Уже совсем большие! – Она театрально вздохнула. – Боюсь, над этой троицей господу еще придется потрудиться.
Ник терпеливо ждал. Они не общались пятнадцать лет. Не для того Чериз его разыскивала, чтобы рассказывать об обретенной вере.
Наступило напряженное молчание: наконец, глубоко вздохнув, Чериз заговорила:
– Я... я звоню, чтобы рассказать о Марле.
– О несчастном случае я знаю, – ответил Ник. – Ко мне приезжал Алекс.
– А-а...
Эта новость обескуражила ее. Но Чериз быстро соображала: мгновение спустя она снова ринулась в бой.
– Да, все мы благодарим Иисуса, что она осталась жива! А вот подруге ее не повезло, – продолжала она. – Ты знал Памелу? Может быть, видел?
– Нет, никогда.
– Вот как...
В голосе Чериз прозвучало едва заметное разочарование. Или, быть может, неодобрение. Ник невольно подумал о том, что связывало эту погибшую женщину с его свояченицей. Впрочем, Марла заставляла задуматься не только об этом.
– Послушай, Ник. Я позвонила, потому что мы одна семья и, думаю, ты меня поймешь. Вы с Марлой когда-то были близки, а с тобой мы всегда ладили. Я люблю Марлу как сестру, то есть у меня нет сестры, но все равно...и Монтгомери, конечно, тоже ее любит, – добавила она, словно в последний момент вспомнив о брате. – Я... мы хотим ее навестить. Но Алекс не позволяет. Твердит, что она в тяжелом состоянии и не может принимать никого, кроме ближайших родственников.
«Вот оно как!» Ник взглянул на старинные часы, висящие над кухонным шкафом.
– Разве она уже вышла из комы?
– Нет, но я просто хочу посидеть с ней рядом, почитать вслух Библию. Знаешь, ведь Библия исцеляет.
– Сколько я помню, Марла не слишком религиозна.
– Неважно, – быстро возразила Чериз. – Иисус слышит все наши молитвы, все до единой!
Ник предпочел промолчать.
– Ладно, неважно, – продолжала Чериз, набирая скорость, словно несущийся по рельсам электровоз. – Я все время молюсь за нее, и за Памелу, и за того беднягу-водителя – ты слышал, наверно, он весь обожжен, говорят, что он не выживет. – Она перевела дух и затараторила дальше: – Ну вот, я просто хочу посидеть с ней рядом, подержать за руку, сказать, что люблю ее, и напомнить, что Иисус тоже ее любит.
– Может быть, стоит подождать, пока ей станет получше?
В трубке послышался протяжный страдальческий вздох, и вслед за ним – молчание. Ник словно видел, как вертятся шестеренки в голове у Чериз. Она из тех, что никогда не сдаются. Выбрав себе цель, вцепляется в нее, как собака в кость, – и всегда добивается своего. Трое мужей, когда-то завзятых холостяков, – это ли не доказательство ее способности настаивать на своем?
– Послушай, Ник, ты, наверно, поедешь навестить Марлу. Ведь вы с ней не виделись ну очень давно.
Намек, даже не особенно тонкий. Ник крепче сжал трубку и тряхнул головой. Он не желал пускаться в плавание по опасным водам воспоминаний.
– Я не сомневаюсь, что ты хочешь ее навестить, – заметила Чериз, и Ник почти почувствовал; как дрожат провода от тайных подтекстов и невысказанных обвинений.
– Может быть.
Ник откинулся на спинку дивана. На побитом временем кресле свернулся Крутой: поймав взгляд Ника, он немедленно спрыгнул и заполз под кофейный столик, чтобы взглянуть на хозяина снизу вверх через стекло, покрытое кругами от вчерашней выпивки.
– Так вот, когда будешь говорить с Алексом, пожалуйста, скажи ему, что я хочу ее увидеть! Постарайся его убедить! Все-таки мы – одна семья. Что бы там ни произошло между нашими отцами, все же мы родные. Одна кровь.
– Это верно, – ответил Ник.
– Так ты поговоришь с Алексом?
– Ладно.
– Вот и отлично. Спасибо тебе. Знаешь, пути господни неисповедимы.
– Да, слыхал, – уже не сдерживая иронию, отозвался Ник, коротко распрощался и повесил трубку.
Он взял со стола грязный стакан и отнес в раковину. Крутой потрусил за ним.
– Я вернусь, – еще раз пообещал Ник и, вскинув сумку на плечо, двинулся к черному ходу.
Проверив, что у пса есть еда, питье и подстилка в углу веранды, он запер дверь и спустился к машине. Крутой захромал следом, но Ник покачал головой.
– В другой раз, приятель.
Он почесал собаку за ушами. Одно ухо было разорвано: должно быть, этой отметиной наградил Крутого тот же, кто оторвал ему пол-лапы, искусал до полусмерти и бросил на дороге, по которой случилось проезжать Нику. «Видимо, подрался с енотом или с другой собакой», – сказал ветеринар. Крутой потерял лапу, сохранил ухо и обрел новый дом. Двое потрепанных жизнью одиночек прекрасно друг с другом поладили.
– Береги себя, – сказал собаке Ник, сел в машину и завел мотор. На горизонте клубились низкие тучи. Очень под стать его настроению.
Вспомнилась Чериз и ее новообретенная вера. Пожалуй, ему самому не помешала бы сейчас надежда на помощь всевышнего. В зеркале заднего вида Ник поймал отражение Крутого: пестрый пес сидел на крыльце и смотрел ему вслед. Сейчас Ник чувствовал, что покидает свою единственную настоящую семью.
—Черт! – выругался Ник сквозь зубы и прибавил скорость.
Проселок выведет его на шоссе, а шоссе – на федеральную дорогу. И вперед, на юг. В Сан-Франциско. К Марле.
Голоса. Несколько приглушенных голосов. Кажется, уже ей знакомых. Очень хотелось спать, в мозгу тяжело ворочались неповоротливые мысли, но Марла упрямо боролась с забытьем и заставляла себя бодрствовать.
– Да, обещал приехать. Но мне пришлось с ним повозиться! – говорил Алекс.
«Кто? Кто обещал приехать?»
Алекс рассмеялся каким-то натужным смешком.
– Как выглядит? Хреново. Этакое дитя природы: выцветшие джинсы, потертая куртка, всклокоченные волосы. Не брился, наверно, с неделю. Он как раз ловил рыбу или крабов – не знаю уж, кого; только шлялся по морю на лодке, в которой – по крайней мере, с виду – дыр не меньше, чем в решете.
