— Элизабет, он подозреваемый. Мои личные чувства не должны иметь с этим ничего общего. Мне надо дело делать.
— Правильно, — оскалилась Элизабет, шмыгнув носом и едва сдерживаясь, чтобы не броситься на него с кулаками, — твои законные избиратели негодуют, требуют его голову, и ты готов принести ее им на блюдечке. Все легко, мило, аккуратно — как ты любишь.
— Для меня это совсем не легко.
— Он не виноват! — крикнула Элизабет.
— Он лжет! — крикнул в ответ Дэн, и его голос звонко отразился от пустых белых стен. — Я не могу просто взять и отпустить его. Он подрался с Фоксом при пяти десятках свидетелей, потом Фокса нашли убитым в миле от твоего дома, и все, что по этому поводу говорит Трейс, — что он один гулял в лесу. Элизабет, ты сама знаешь, где он ходил вчера ночью? Чем занимался?
Она зажала рот ладонью, давясь слезами. Трейс ее сын, и она должна бы знать, где он был, что делал. Должна без тени сомнения знать, что он не мог убить человека. А она не знала. Господи помоги, она не знала, способен он на убийство или нет. В последнее время он был такой озлобленный, к нему было не пробиться… Она чувствовала, что он ускользает от нее, и хотела вернуть его, но как?
— О боже, — прошептала она. Ее опять душил страх.
Дэн смотрел, как она пытается справиться с собой, и внутренний голос тихонько подсказывал, что у него не будет более удобного момента, чтобы разорвать всякую связь с этой женщиной. У него есть работа, работа для него главное, и ничто другое не должно ему мешать. Но как удержаться, не потянуться к Элизабет?
— Иди ко мне, — позвал он вполголоса, кладя руку ей на плечо.
Она сбросила его руку, шагнула назад.
— Нет. Так ничего не получится, друг мой. Или одно, или другое. Ты не можешь разрезать свою и мою жизнь на кусочки — дружба, любовь, работа — и пользоваться ими по отдельности. Настоящая жизнь не так аккуратна. Ты не можешь потянуться ко мне, когда тебя заест совесть, а потом поставить обратно на полочку. Я тебе не кукла, чтобы играть со мною, когда приспичит; я живой человек, у меня есть сердце, и мне до смерти надоело, что его все время кто-то разбивает, так что уйди и не трогай меня!
Не дожидаясь, пока он послушается, она протиснулась мимо него к двери, выскочила в холл и побежала к выходу на улицу, натыкаясь на расставленные повсюду металлические столы и стулья. Сквозь пелену слез она видела обращенные к ней размытые, искаженные лица с шевелящимися губами, но не всматривалась и не вслушивалась; голоса и шум компьютеров на столах сливались в нестройный гул, давивший ей на уши. У последнего стола ее облаял пес Игера, сам Игер протянул к ней руку, пытаясь задержать, но Элизабет оттолкнула его, распахнула дверь и побежала по проходу, ведущему к стоянке. Прижимая к груди сумку, она через две ступеньки взлетела по лестнице к выходу и врезалась прямо в Бойда Элстрома.
Он поймал ее за плечи и на секунду прижал к себе, прежде чем она успела отшатнуться, столкнувшись с его большим, мягким животом.
— Надо было заводить дружбу со мной, пока предлагал, — зловеще процедил он.
Элизабет бросила на него бешеный взгляд, высвободилась из его лап, отскочила в сторону.
— Пошел ты!
— Извини, детка, — ухмыльнулся он, и в его глазах блеснуло что-то холодное и гадкое, — свой шанс ты упустила. Смотри пиши мою фамилию без ошибок, когда будешь печатать статью о том, как я арестовывал твоего сына, убийцу Керни Фокса.
Тут на Элизабет бросилась свора репортеров с камерами и диктофонами на изготовку, наперебой выкрикивавших вопросы. Она круто повернулась, растолкала их, добежала до «Кадиллака», бросила сумочку на сиденье и изо всех сил хлопнула дверцей, не заботясь о ничьих пальцах. Автомобиль взревел, царапнул брюхом по асфальту, высекая искры, и на третьей скорости вылетел со стоянки.
Машина Элизабет, как ярко-красная торпеда, неслась по шоссе. В не правдоподобно синем небе ярко светило солнце. С одной стороны от дороги степенно паслись рыжие, с белыми мордами коровы, а телята резвились поодаль, взбрыкивая и бодаясь. С другой стороны тянула к небу длинные, острые листья высокая кукуруза. Этот день был слишком хорош для того, что происходило. Больше подошло бы ненастье с резким ветром, холодным дождем и свинцовыми тучами.
Элизабет выбрала первую попавшуюся боковую дорогу, включила левый поворот и свернула. Машину слегка занесло, под колесами захрустел гравий. Элизабет убавила скорость, и большой автомобиль грузно покатил по узкой дорожке. Наконец она почувствовала, что достаточно удалилась от цивилизации, поставила «Кадиллак» на ровной площадке среди поля и заглушила мотор.
Первым ее побуждением было вернуться домой, но Аарон еще там. Аарон Праведный; уж он-то наверняка считает ее худшей матерью худшего из всех в Западном полушарии сыновей. Ей казалось, что сам господь бог скорбно взирает на нее глазами своего верного раба; стоицизм Аарона был ей живым укором. Нет уж, ее и так мучит совесть.
Когда пульс пришел в норму и дышать стало полегче, Элизабет огляделась по сторонам. Она находилась в так называемой роще Хадсона, видимо, такого же давно вымершего старожила, как Дрю. Поросшие лесом холмы спускались к речке, и только вдоль извилистого русла тянулась узкая полоска луга. С места, где стояла сейчас машина Элизабет, не было видно ни домов, ни людей, одна расшатанная дырявая проволочная изгородь, чтобы коровы не выходили на дорогу. Для раздумий самое подходящее место.
Как и лес за ее домом, где Трейс, по его словам, гулял, когда погиб Керни.
Он лгал… При этой мысли у Элизабет упало сердце. Она закрыла лицо руками, плотно прижимая пальцы к векам, пока в темноте перед глазами не запрыгали разноцветные круги. Если б ему было нечего скрывать, он сказал бы правду. О чем же он молчит? Об убийстве?
Нет, нет. Не может быть, подумала Элизабет. Материнская решимость уже взяла верх над страхом, стиснула его железной рукой. Трейс никого не убивал. Она не поверит, не может поверить, что он на это способен. Он выплескивал свою подростковую ярость на неодушевленные предметы, но никогда в жизни не причинял вреда живому существу.
До вчерашнего вечера… Его лицо и пять десятков очевидцев свидетельствовали о жестокой потасовке с Керни Фоксом на стоянке у «Красного петуха».
Но он не убийца, не может быть убийцей! Теперь, когда страх уже не мешал думать, Элизабет осознала это. Ее уверенность шла от самого сердца. Трейс — ее сын, ее плоть и кровь. Может, она не знает всего, что творится в смятенной душе ее мальчика, который становится мужчиной, но одно знает точно: несмотря ни на что, сердце у него доброе. Он не может никого убить. Тогда зачем ему лгать?
