Еще раз свернув за угол, я оказалась на улице Кактус. Вот и студия — она ничуть не изменилась. Парковка перед ней была пуста, все окна закрыты вертикальными жалюзи. Я совсем выбилась из сил и не могла больше бежать, усталость и страх высосали все мои силы. Я думала о маме и медленно переставляла ноги — одну за другой, одну за другой.
Подойдя к двери, я увидела объявление, написанное от руки на ярко-розовой бумаге. В нем говорилось, что студия закрыта на весенние каникулы. Я взялась за ручку и осторожно повернула. Дверь была не заперта. Я постаралась привести дыхание в порядок и открыла дверь.
В пустом холле было темно и прохладно — урчал кондиционер. Пластиковые кресла были составлены рядами вдоль стен, ковер пахнул шампунем. В маленькое окошко был виден западный зал — в нем было темно. Восточный зал, более просторный, был освещен, но жалюзи были опущены.
Внезапно меня объял такой ужас, что я буквально застыла на месте, не в силах сделать вперед ни шага.
И тут мама снова позвала меня.
— Белла? Белла? — все с той же истерической ноткой в голосе. Я метнулась к двери, из-за которой доносился голос.
— Белла, ты так напугала меня! Никогда больше так не делай! — я вбежала длинную, с высоким потолком комнату и стала оглядываться вокруг, чтобы понять, откуда же слышался ее крик. Тут она засмеялась, и я резко развернулась на звук.
Вот она, на экране телевизора, с облегчением треплет меня по волосам. Это было на День Благодарения, мне было двенадцать. Мы поехали в Калифорнию повидать бабушку — ровно за год до ее смерти. Как-то мы пошли на пляж, я перегнулась слишком низко через ограждение пирса, и она увидела, как я дрыгаю ногами в воздухе, пытаясь побороть силу земного притяжения, чтобы не свалиться в воду. «Белла! Белла!» — кричала она мне тогда, обмирая от страха.
По экрану телевизора побежала рябь.
Я медленно обернулась. Он неподвижно стоял у второго выхода — настолько неподвижно, что с разбегу я его не заметила. В его руке был пульт управления. Мы обменялись долгим взглядом, и он улыбнулся. Потом прошел мимо меня, довольно близко, и положил пульт рядом с телевизором. Я, как зачарованная, следила за ним глазами.
— Прости, конечно, Белла, но мне кажется, даже хорошо, что твоей маме не пришлось на самом деле поучаствовать в этой истории, — вежливо проговорил он приятным голосом.
И тут меня осенило. С мамой все в порядке, она по-прежнему во Флориде. Она не получала моего сообщения. Она видеть не видела этих красных глаз на нереально белом лице, которые сейчас смотрели на меня. С ней все хорошо.
— Да, — ответила я с неприкрытым облегчением в голосе.
— Да ты вроде как не сердишься на то, что я провел тебя?
— Нет, не сержусь.
Неожиданная радость придала мне сил. Какая теперь разница? Все это скоро кончится. Чарли и мама не пострадают, им никогда не придется бояться. Меня охватил какой-то хмельной кураж. Та часть моего мозга, что ведала аналитическими способностями, тихо шептала, что я вот-вот могу спятить от перенапряжения.
— Как странно. Ты на самом деле говоришь то, что думаешь.
Он взглянул на меня с интересом. Радужки его глаз были почти черными, лишь по краям слабо отсвечивали красным. Голоден.
— Надо отдать должное твоему племени — среди вас иногда встречаются очень занятные экземпляры. Я даже стал находить своеобразное удовольствие в наблюдении за людьми. Просто удивительно — многие из вас бывают самоотверженны до абсурда.
Он стоял в нескольких шагах от меня, сложив руки на груди, и с любопытством меня рассматривал. Ни в его лице, ни в позе не было ничего угрожающего. Он выглядел настолько обыкновенным, что казалось просто невозможным найти в нем хоть что-нибудь примечательное. Если не считать белой кожи и обведенных темной тенью глаз — но к этим особенностям я совсем привыкла за последнее время. На нем была бледно-голубая рубашка с длинными рукавами и линялые джинсы.
— Полагаю, сейчас ты скажешь мне, что твой парень за тебя отомстит? — спросил он, как мне показалось, с надеждой.
— Нет, это вряд ли. По крайней мере, я попросила его этого не делать.
— И что он тебе ответил?
— Не знаю. — Было до странности легко вести разговор с этим благовоспитанным охотником на людей. — Я оставила ему письмо.
— Как это романтично — последнее письмо. Ты думаешь, он уважит твою волю? — его голос стал чуть жестче: вежливый тон окрасился легким оттенком сарказма.
— Надеюсь.
— Хммм… Тогда наши чаяния не совпадают. Видишь ли, все получилось как-то слишком быстро, слишком легко. Если честно, я разочарован. Я предвкушал работенку потруднее. А оказалось, что понадобилось только немного удачи — и все.
Я молчала.
— Раз Виктория не смогла добраться до твоего отца, я поручил ей разузнать о тебе побольше. Зачем было выслеживать тебя по всему миру, когда можно было спокойно подождать там, где мне захочется. Поэтому, поговорив с Викторией, я решил отправиться в Финикс, чтобы навестить твою маму. Я слышал, как ты сказала, что едешь домой. Поначалу я и не мечтал, чтобы это было правдой. Но, немного поразмыслив, понял: ведь люди иногда так предсказуемы. Они предпочитают знакомую обстановку, потому что она кажется им более безопасной. Не самая блестящая уловка — спрятаться там, где тебя меньше всего ждут после того, как ты сказала, что будешь там.
— Но, разумеется, я не был уверен, я действовал по наитию. Обычно я чувствую жертву, на которую охочусь — что-то вроде шестого чувства, если тебе угодно. Я прослушал твое сообщение на автоответчике, когда был в доме у твоей матери, но, разумеется, невозможно было определить, откуда ты звонила. Было очень полезно получить твой номер, но ты могла находиться хоть в Антарктиде. А мой план мог сработать только если бы ты была где-то близко.
— И тут твой бойфренд сел на самолет до Финикса. Виктория следила за ними — когда в игре столько участников, невозможно справиться одному. Таким образом, они недвусмысленно показали мне, что я не ошибся — ты здесь. К тому времени я успел хорошо подготовиться — просмотрел все ваши милые семейные записи. А дальше оставалось лишь грамотно блефовать.
— Слишком легко, даже самому противно. Поэтому я надеюсь, что ты неправа насчет своего друга. Как его там, Эдвард, кажется?
Я не ответила. Мой кураж стремительно таял. Я чувствовала, что он подбирается к концу своего манифеста. В любом случае, его речь явно предназначалась не мне. Не было никакой чести в победе надо мной, слабым человеком.
— Ты не будешь возражать, если я оставлю твоему Эдварду маленькое послание от себя?
