32
В ту ночь я необыкновенно плохо и мало спала. Сначала долго не могла уснуть, а потом, проснувшись, лежала и пялилась в потолок.
Я вспоминала.
До того проклятого ноябрьского дня я была обычной девчонкой. Может быть, немного отличающейся от своих сверстников, но в целом – такая же безответственная, местами грубая. Родители казались мне чем-то незыблемым и вечным, как памятник Ленину. Мысли о том, что родители могут хлоп – и умереть, вообще не приходят в голову многим людям, особенно в подростковом возрасте, да и в более зрелом тоже… Уйти не прощаясь, оставив тебя в одиночестве. Живи на собственные деньги, не забывай платить за квартиру каждый месяц, а просыпаясь по ночам, постарайся не свихнуться от тишины, царящей в твоей комнате.
Я тоже была такой. И, огрызаясь тогда на маму, я не представляла, что через пару часов лишусь родителей. И это не розыгрыш, не шутка… Если только очень жестокая.
Я испытала тогда сильнейшее потрясение. Всё смешалось в моей голове – чувство вины, неверие, мысли о невозможности такого конца, отчаяние, страх, нахлынувшее одиночество, к которому я стремилась в то утро.
Мне всё время казалось, что сейчас откроется дверь, и они вернутся. Войдут в квартиру, улыбнутся, как всегда, поставят на пол сумки, мама откинет с лица прядь своих вьющихся волос и скажет что-нибудь весёлое…
Прошло четыре года, а они так и не вернулись.
А я, чем больше проходило времени со дня смерти родителей, тем сильней менялась и замыкалась в себе. Если раньше я чего-то боялась, то вдруг разом исчезли абсолютно все страхи. Если раньше я стеснялась и смущалась, то теперь чувствовала только усталость и пофигизм. Мне всё казалось совершенно не важным – все мои прежние страхи, стеснения и опасения. Глупо думать о таких вещах, когда, в сущности, самое страшное в моей жизни уже произошло.
Порой мне хотелось стать прежней беззаботной девочкой, которая всегда пряталась за спинами родителей, если случалось что-то, пугающее её. Но эта девочка забилась в самый дальний уголок моей души, страдая от сильнейшего чувства вины.
Я действительно не могла отпустить и простить саму себя, как ни пыталась. И превратила себя в ходячую ледышку, чтобы больше не чувствовать, не думать и даже почти не вспоминать…
Но в ту ночь я вспоминала. Все свои дни рождения с родителями – до самого последнего, двадцать первого. Как я, придя из школы на своё семилетие, промчалась мимо подарка, лежащего на моей кровати, хотя он был очень большим, и родители смеялись над моей невнимательностью. Как на десятилетие мама испекла мой любимый торт, и я так им обожралась, что потом полдня ходила, прижав ладошки к пузу, и блаженно улыбалась. Как родители подарили мне на шестнадцатилетие первое золотое колечко, и я с восхищением рассматривала изящный листик, украшенный россыпью фианитов.
А когда я, дождавшись рассвета, наконец встала с кровати, на моей подушке красовались два огромных мокрых пятна.
В издательство я пришла на час раньше положенного. Но, к моему удивлению, Громов уже был в своём кабинете. И об этом говорили не только его тихие шаги, но и тот факт, что на столе лежал маленький букет цветов.
Увидев его, я почувствовала волну благодарности по отношению к своему начальнику. Потому что этот букет полностью состоял из полевых цветов – ромашки, васильки, незабудки, даже, кажется, одуванчики… И он совершенно не ассоциировался ни с какими похоронами.
Подойдя к столу, я взяла букет в руки и зарылась носом в цветы. Господи, как же это приятно! Цветы, которых я не боюсь… Как ему это в голову пришло?..
– Доброе утро, – раздался позади голос Громова. Я обернулась. Он стоял в дверях своего кабинета и, смущённо улыбался, протягивая мне небольшой подарочный пакетик.
– Вчера я не успел поздравить тебя. Вот, стараюсь наверстать упущенное.
Я взяла пакет и заглянула внутрь. Еле сдержав вздох облегчения, выудила на свет божий две книжки – одна называлась «Тайная жизнь пчёл», а вторая – «Цветы для Элджернона».
– Я очень люблю эти романы. Сначала я не хотел дарить тебе книги, но потом подумал, что именно им ты будешь рада больше всего.
Я благодарно кивнула и улыбнулась, положив книги и букет на свой стол. Мгновением позже Максим Петрович уже стоял рядом и сжимал моё лицо в ладонях.
– Как ты? – спросил он тихо, заглядывая в глаза.
– Лучше, – ответила я честно. – Спасибо за всё.
Он улыбнулся и, наклонившись, стал целовать мои щёки – только щёки – лёгко и дразняще, поминутно отрываясь и заглядывая мне в глаза, словно спрашивая разрешения на свои действия. И с каждым этим поцелуем у меня как будто сваливался с души очередной камень.
– Больше не пугай меня так, как вчера. Никаких обмороков, хорошо?
– Я постараюсь, – ответила я, улыбаясь.
Несколько мгновений Максим Петрович молчал. А затем вздохнул и, погладив меня по щеке, сказал тихо и как-то виновато:
– Прости меня за это… Но я просто не могу иначе. Наташа, у меня есть свободная квартира. Если я предложу тебе поехать туда со мной… что ты ответишь?
Я вздрогнула, как от удара. Я не ожидала от Громова таких предложений… Но в его глазах я увидела такую горечь и боль, а ещё – отчаяние, надежду и чувство вины, что просто не смогла ответить грубостью или колкостью.
