Он открывает дверцу — а там битком набито.
— Ого, ну тут и барахла… Видно, скопилось за то время, что меня не было. Ладно, давай это пока всё в машину свалим, сейчас нет времени разбираться.
Он кидает монетку в стоящий рядом автомат, получает оттуда большую сумку и сгребает в неё содержимое ящика. Только я открываю рот на тему того, что мамина посылка должна быть где-то тут, как она падает в расчищенный ящик. Узнать её легко — красный свитер в прозрачном пакете.
— Во, — говорю. — А это тебе от маменьки. Примерь-ка.
У Азамата аж глаза на лоб лезут.
— Ты серьёзно? Боги, да когда ж она успела?. .
— Да она это быстро умеет, если хочет, — ухмыляюсь я. — Давай надень, посмотрим, впору ли.
Свитерок приходится как раз. Маменька всё-таки не удержалась от выпендрёжа с фасоном: широкие рукава длиной в три четверти, а дальше из них торчат более узкие из тонкой пряжи, и то же самое с горловиной, встроенной в как бы открытый ворот. Азамат вертится передо мной ощупывает себя со всех сторон, благодарит маменьку бесконечно.
— Ну вот, — говорю, — теперь и одет нарядно, можно идти хвастаться.
Азамат аккуратно складывает упаковку от посылки и вдруг извлекает оттуда открытку:
Дорогому зятю на свадьбу.
Плодитесь и размножайтесь.
Ирма Гринберг.
Азамат закрывает куклу в ящике и поворачивает рычажок на дверце с «приёма» на «отправку». Текст открытки в моём переводе производит на супруга такое сильное впечатление, что он молчит до самой машины, куда мы скидываем содержимое ящика и Азаматову куртку за ненадобностью. Свитер на солнышке просто огнём горит, маменька моя — человек прямолинейный: сказали, красный, значит, будет такой красный, чтоб светился.
У машины на нас нападает Арон с улыбкой шире бороды.
— Ты просто посмотреть или участвуешь? — спрашивает он, пропустив приветствие.
— Надеюсь, что поучаствую, — улыбается Азамат, закрывая багажник, в который упихивал посылки. Арон оглядывает его от пояса и выше округлившимися глазами.
— Какой у тебя… Это жена сделала?
— Мать жены, — улыбается Азамат.
Арон обходит его кругом пару раз, рассматривая мамино изделие, при этом страшно напоминает павлина в зоопарке, гуляющего вокруг кормушки с новым кормом. Вышагивает так странно, глазом косит, на лице изумление.
— Невероятно… И пряжа такая дорогая… О прошлом годе мой сосед такую привозил, он на Брогу летает торговать, — так никто не купил, слишком дорого!
Азамат бросает на меня обеспокоенный взгляд.
— Не волнуйся, — говорю, — моя мать состоятельная женщина и очень себя любит. Раз сделала, значит, могла себе позволить.
На самом деле у нас такая пряжа стоит гораздо дешевле чистой шерсти, хотя я их плохо различаю на ощупь, но пусть Арон думает, что вещь и правда дорогая.
Мы наконец-то двигаем на стадион, где уже довольно много народу. Арон откланивается, потому что сидит где-то в гуще людей с семьёй, а мы идём искать места поближе к полю, чтобы Азамату было недалеко идти.
— А ты правда непобедимый? — спрашиваю я, провоцируя его на хвастовство.
— Это просто звание, — скучно отвечает он. — Если четыре года подряд выиграть, то на всю жизнь получаешь звание Непобедимого Исполина, даже если больше не участвовать.
У края поля мы натыкаемся на одного Старейшину-духовника в золотом халате и с карманным буком в руках. Азамат подходит к нему записаться на участие. Старейшина окидывает его странным взглядом, но записывает. Тут я замечаю, что нам кто-то машет из второго ряда, — это Старейшина Унгуц. Эге, и он сюда доехал. Однако важное мероприятие, похоже.
Мы садимся рядом с Унгуцем.
— Всё-таки выбрались, — одобрительно улыбается он. — Молодцы. И хорошо, подобающе одеты. Лизонька, хом наружу вынь, чтобы поверх шубы был… Ага, вот так. Мужнин будешь в руках держать и тереть, это на удачу.
Похоже, у меня появился путеводитель в этом диком мире.
Наш разговор заглушает внезапная музыка, а потом на поле выплывают несколько десятков девиц в ярких платьях и забавных шапочках, их ручеёк рисует по полю петли и круги, при этом они всё время делают какие-то выкрутасы руками, так что действительно очень похоже на рябь на воде.
Потом музыка стихает, а вместо неё раздаётся оглушительный вой какого-то духового инструмента, такой, что, по-моему, горы затряслись. Я с перепугу зажимаю уши и вжимаюсь в Азамата.
— Это просто рог трубит к началу боёв, — объясняет он, посмеиваясь. Старейшина тоже хихикает.
— А что ж он такой безумно громкий-то?! — жалобно блею я.
— Чтобы в городе все слышали, а лучше и за горами.
— В этот раз, — поддакивает Старейшина, — хорошо дунули. За горами слышно было, я думаю. Хороший знак.
