— Папка, а можно я письку подрочу?
Моя дочь перешла в шестой класс и была уже вполне созревшей девушкой. Причем красавицей в классическом стиле. Довольно полная грудь, высокий, можно сказать, рост, толстая длиная коса и взгляд почти невинных глаз. Брюнетка (доминантный ген); портрет завершали голубые сережки, которые пошли бы, скорее всего, блондинке, но они весьма недурно сочетались с цветом ее зрачков — тут старина Мендель слегка промахнулся.
Кому-то она могла показаться и полноватой, а по-моему, была в самый раз. Жена давным-давно и навсегда явно забила глубочайший болт на свой супружеский долг, объясняя это тем, что у каждого, мол, свои проблемы. В тяжелых сновидениях, в промежутках между работой и жалкой пародией на сон, в ночном шоу мне который уже раз являлась Яшка — Ярослава. Снилась мне собственная дочь в таких постыдных снах, что даже вам, любителям порнографического чтива и то рассказывать неловко и как-то совестно. Тем более что я, как-никак, отец. Просыпался в луже спермы.
Дочь подозревала, что мне нравятся полнененькие, чуть недоразвитые девочки. Яшка уже, к сожалению, не годилась на роль мечты Гумберта — по возрасту-то она, конечно, еще вполне подходила, упираясь в верхнюю планку, но недетски изрядный бюст смазывал картину. Мне же он весьма нравился, а Ярослава попросту комплексовала: ее начали дразнить сиськастой еще в третьем классе. По мне таки размер не имеет значения.
Девушка уже успела снять гольфики, трусы, майку и надеть школьное коричневое платье, эту извращенческую феерию, на совершенно голое тело. Дочь была в курсе, что мне это нравится. Нравятся мне также и длинные порточки-панталончики стовековой давности. Как-то раз, когда жена была уже в глубоком отъезде, мы смотрели с дочерью киноэротику весьма давних времен под названием «Архив Эроса». О, не подумайте, что я развращал ее грязной порнографией. Это было относительно высокое искусство. Вред культуре наносит ни в коем случае не порнография, а так называемая эротика, все эти пошленько улыбающиеся барышни с афиш и таблоидов.
Яшка задрала платье, раздвинула слегка чуть полноватые ноги и стала себя гладить. Растопырила губки слегка. Я млел, ожидая, что будет дальше.
— У меня, папа, есть идея! А что, если я тебе покажу настоящий стриптиз? Как паршивая блядь из компьютера?
— Не надо так говорить об этих тетеньках, замучанных тяжелой экономической ситуацией. Через год вы будете проходить «Преступление и наказание» Достоевского, там отлично объяснено, как царизм толкает честных девушек на неправедный путь. Впрочем… — что-то я и призадумался. Что там нашел Яндекс?
«Описание внешности девушки появляется на страницах романа гораздо позже. Она как бессловесный призрак возникает на пороге своего родного дома во время смерти отца, раздавленного пьяным извозчиком. Робкая по натуре, она не посмела войти в комнату, чувствуя себя порочной и недостойной. Нелепый, дешевый, но яркий наряд указывал на род ее занятий. Кроткие глаза, бледное, худое и неправильное угловатое личико и весь облик выдавал натуру кроткую, робкую, дошедшую до крайней степени унижения. Соня была малого роста, лет семнадцати, худенькая, но довольно хорошенькая блондинка, с замечательными голубыми глазами. Такой предстала она перед глазами Раскольникова, такой впервые видит ее читатель».
Достоевский, блин. Я возбудился.
Господи, прости, вот ведь блядь какая. Значит, элементарно стать служанкой ей не позволили идейные убеждения. А вот кувыркаться со всякими мерзавцами ей, видимо, по кайфу. Круто, блядь стала этаким апологетом совести. Кто я тогда такой?
Ярушке, понятно, все эти мои рассуждения были, что называется, до фонаря, ее интересовали лишь два вопроса: как бы выцепить из папы побольше денег на новомодную модель смартфона X, а лучше, ясное дело, на Y, ну да еще как бы кончить по-быстрому. Хотя что было первичным, а что вторичным — вопрос.
— Во-вторых, — продолжил я, — попросту глупо даже и пытаться соревноваться с профессионалками. Мне они, честно говоря, не нравятся. Более того — вызывают отвращение своими дебильными ужимками.
— Папа, а что если я тебя соблазню?
— То есть?
— Ты хочешь ебаться?
Как ни странно, сей вопрос поставил меня в тупик. Хочу, конечно. Но… А с кем, собственно?
— То есть ты, дочка, начнешь делать этакие похабненькие телодвижения, от которых у меня встанет?
— Да ведь уже у тебя встал, папаня, так что не пизди.
Святая правда. Давно уже чесалось между ног и явно хотелось определить инструмент куда надо, а хоть бы и в дочку.
— Пап, а вот такой вопрос. Тебе нравятся волосатые киски? — палец Ярославки стал со хлюпаньем гулять между губ. — Нравится, папа, я знаю, нравится.
Несколько десятков секунд после этой реплики царила тишина. Девочка обслуживала себя. Лишь легкий вздох нарушил уже начавший устанавливаться покой, — а прошло каких-то полминуты.
— Весьма, доча, весьма. Не сторонник извращений. Что естественно — то прекрасно.
— Так я подрочу? А потом ты меня выебешь?
— С одним, дочка, условием. Я сначала хочу полюбоваться на то, как ты кончишь сама.
— Подрочить? Так это всегда пожалуйста! — дочка стала вновь наяривать курок.
— Нет, ты не поняла. Тебе придется кончить по-разному. Именно кончить, а не изобразить оргазм. Про твое баловство с горошинкой я в курсе. Попробуй-ка соорудить что-либо такое, которого не было в твоей практике никогда. Или такого, чего не видел никогда я.
Девушка слегка поозиралась. Ничего умного ей в голову не пришло.
— Ну давай, Яруша, действуй. — Мой пенис давно рвался из тюрьмы джинсов.
Девица нерешительно посмотрела на край стола, затем еще более нерешительно — на меня.
— Папа… Это?
— Да, дочка. Это.
Девушка решительно подошла к могучему четырехногому изделию с закругленными углами — к поверхности стола, и, раскрыв губоньки, практически уселась на край столешницы своим половым органом. Постонала слегка, приноравливаясь, затем стала медленно, не спеша, овладевать деревянным продуктом. Я, конечно, не мог оставаться безучастным. Подойдя сзади к дочке, я обнял ее и начал целовать в затылок. В тот же миг меня посетила фетишистская фантазия: лежу на спине, а совершенно голая Ярушка, наклонившись надо мной, водит острым кончиком
