глубине души — Синдзи был рад, что, наконец, он достиг желаемого. Он сделал все, что мог, и теперь его ждала встреча с той внутренней сущностью, что все это время толкала его к мертвому концу, очередному тупику, дабы уже там заботливо взять за руку и отвести к выходу из лабиринта. Или его очередному входу.
Через невыносимо бесконечный промежуток времени боль начала проходить, и загоревшееся агонией сознание смогло выхватить, что его погрузили в крайне тесный саркофаг, светящийся изнутри приглушенным красным светом. Первая мысль о гробе была развеяна россыпью внутренних датчиков и инструментов, тут же вонзившихся в недвижимое от введенного препарата онемевшее тело. По венам заструилась противная леденящая жидкость, наполнив голову свинцовой тяжестью и непроницаемой глухотой, как при заложенных ушах. К открывшимся глазам подтянулись два механических зонда, из которых выползли две тонкие иглы, проникнув через зрачок внутрь глазного яблока и остановившись в миллиметре от сетчатки. Через секунду их замершие наконечники стали бить искрами по всей поверхности глаза изнутри, окончательно ослепив Синдзи и создав в его взгляде странную картину сломанного калейдоскопа, с каждым противным ударом раскалывающегося на россыпь разноцветных точек. А еще через минуту само тело, мелко затрясшееся от серии электрических разрядов, будто отделилось от сознания и превратилось в стрекочущий мешок с костями. Отключились глаза и остальные органы восприятия, и саркофаг погрузился в гробовую тьму.
Синдзи, уже не чувствующий ни боли, ни прочих ощущений, перестал бояться. Он давно готовил себя к подобному исходу, он страстно желал завершить все дела на этом свете, он ужасно жалел, что так и не успел закончить свой маленький прощальный подарок, и он был готов приступить к последней части своего предназначения — пост мортему.
«Жаль, что везение не может быть бесконечным. Я ведь был так близко… Я сделал все, о чем мечтал, и оставалось закончить лишь одну маленькую деталь… Этот мир, я так не хочу с ним прощаться».
«Но ты еще жив».
Синдзи распахнул глаза. Первым же делом он непроизвольно метнул взгляд вниз, к ногам, щурясь от слишком яркого искусственного света. К его немалому удивлению, ноги оказались на месте. Более того, на всем теле не обнаружилось ни одного видимого повреждения, и даже старые шрамы и следы побоев чудесным образом исчезли. Открытие оказалось столь поразительным и внезапным, что Синдзи даже не сразу заметил, как тяжело отозвался разум на его собственные команды, будто мысли текли со скоростью вяло тянущегося сгущенного молока — и это притом, что им ничего не мешало, а в голове образовалась неестественно легкая пустота, словно в нее закачали гелий.
Моргнув несколько раз, Синдзи попытался сориентироваться, внутренне прыснув нервным смешком оттого, насколько непросто это оказалось сделать — даже простая мысленная команда телу давалась так же неудобно, как попытка ухватить скользкое мыло ступнями ног в ванной, залитой растительным маслом. Это было просто смешно, сколь абсурдно могли выглядеть потуги управлять собственным разумом.
«Словно тебе вырезали половину мозга».
Догадка вдруг показалась шокирующее правдоподобной, когда Синдзи, сосредоточившись на одном только зрительном восприятии, смог разглядеть обстановку вокруг — небольшое пустое помещение, стены которого были обложены белой плиткой, и белый потолок с огромной операционной лампой и странным механизмом за ней, напоминающим сложенный подъемник. Сам он был прикован к металлическому столу, тоже явно хирургического назначения, — крепкие стальные скобы обвивали его руки, ноги и торс, не позволяя даже шевельнуться. Однако что насторожило Синдзи — это ощущения собственного тела. Оно не было парализовано, не болело и не чувствовалось ватным, как после наркоза, однако металл под ним воспринимался до дрожи неестественно — вместо холода и гладкости ровной столешницы под ним чувствовалась странная смесь дерева и перины, словно от чрезмерно плотно надутого воздушного матраца. Впрочем, поразмышлять над этой загадкой ему помешал пронзительный дребезжащий звук, ужасающе похожий на визг бормашины в стоматологическом кабинете. Только этот был еще сопряжен с сочным чавканьем разрезаемой плоти и распиливаемой кости. С трудом, чувствуя, как разум противится делать это, развернув голову в сторону, Синдзи кисло скривился — его опасения подтвердились на все сто.
В другой части комнатки стоял такой же стол. На нем также лежал человек — обнаженная молодая девушка с удивительными длинными серебристыми волосами и золотистыми глазами, которую Синдзи никак не мог припомнить. Однако одна деталь заставила того оторопеть — у нее отсутствовали руки и ноги. Короткие культи на плечах и бедрах, обмотанные бинтами, были прикованы скобами к столу. Девушку окружали три фигуры: немолодые женщины в голубых хирургических фартуках поверх белой униформы и медицинских масках, скрывающих большую часть лица, на вид обыкновенные хирурги. Но что поражало — они выглядели идентично, три совершенно одинаковых близнеца, отличающиеся лишь взглядом: одна смотрела сухо и даже жестко, вторая с любопытством и азартом, последняя чуть виновато и стесненно. Впрочем, все трое выполняли одну и ту же работу — с помощью разложенного механизма с потолка, состоящего из восьми жутковатых манипуляторов и напоминающего лапы гигантского свисающего сверху паука-сенокосца, они увлеченно сверлили бурами внутренности девушки. Синдзи объяла дрожь, когда он разглядел, что вся поверхность ее тела была вскрыта, от гениталий до основания шеи. Кожный покров был аккуратно развернут и закреплен зажимами, и яркий свет лампы освещал не очертания тела девушки, а ее внутренности: красная гладь мышечной ткани на животе, желтоватая гроздь молочных желез вместо грудей и пучок сосудов на сосках, с которых тоже была снята кожа, проступающая сквозь разрезы кость грудной клетки и фрагменты выдавшегося кишечника. Она походила на объект исследования патологоанатома, над которым проводилось вскрытие, только по некоторому недоразумению живой и находящийся в сознании. Только вот внешне девушка никак не реагировала на копание в своих внутренностях. Она продолжала безмятежно лежать на столе, спокойно дышать и взирать в потолок, даже когда близнецы-хирурги с чавканьем плоти и визгом бормашин вырезали часть тазовой кости и вскрыли матку, — на лице ее не возникло ни тени страха, боли или хотя бы волнения.
Синдзи сделалось не по себе. Даже под местной анестезией, он знал это по собственному опыту, нормальный человек не смог бы сохранять такое самообладание и отрешенное безразличие. А девушка смотрела вверх устало, далеко уйдя за грань измученности и истощенности, смирившись, сдавшись и потеряв всякое стремление жить. Даже тихая флегматичная Рей, когда еще она ни к чему не выказывала интереса, выглядела жизнерадостной девочкой по сравнению с этим…
— Живым трупом… — вдруг вслух произнес Синдзи, сам не поняв, как мысли словами вырвались наружу.
И
