я не открыла. И он позволил мне найти его сердце, зная, что так станет еще более уязвимым.
Однажды Тобиас сказал, что восхищается мной потому, что я всегда без стеснения выражала свои чувства, пока он тщательно скрывал свои, чтобы защитить тех, кого любит. И здесь, со мной, он наконец освободился от обязательств быть таким самоотверженным. Именно здесь, со мной, он освободил себя и стал любить так, как было ему предначертано. Я кладу ладонь на оконное стекло.
– Ты больше никогда не будешь одинок. Никогда. Я обещаю. Мое сердце никогда не принадлежало мне, Тобиас. Оно принадлежало тебе.
Тобиас
Одиннадцать лет
– Поторопись, Доминик, бери свой рюкзак. Нам нужно идти. – Доминик не сходит с места. Он сидит на коленях на вытертом ковре и толкает машинку по дорожке, которую сделал из изоленты. – Ты меня слышал? Вставай, а то опоздаем.
– Ну и что?
– А то, что я надеру тебе задницу, если и дальше будешь мне перечить.
– Почему мы должны ходить в школу целых пять дней?
– Потому что такие правила, – огрызаюсь я и пытаюсь забрать у него машинку.
– Кто придумывает эти правила?
– Люди.
– Какие люди?
– Дом, – вздыхаю я, когда он отнимает машинку. – У нас нет времени на эту хрень.
– Тогда скажи, кто придумывает правила.
– Я же уже сказал: люди.
– А почему мы должны их слушаться?
– Потому что они устанавливают правила.
– Мы можем сами устанавливать правила. Так папа говорил.
Я замираю. В последнее время он редко разговаривал о родителях, редко их вспоминал, а когда заговаривал о них, я старался поддерживать беседу, чтобы воспоминания о них не померкли.
– Папа говорил, что мы должны сами придумывать правила, а иначе плохие парни победят.
– Так он сказал?
– Да. Мы должны ходить в школу два дня.
– Доминик, так не положено.
– Почему?
– Дом, – сквозь зубы говорю я и выхватываю машинку. Губы у него дрожат от злости, и он смотрит на меня.
– Мы же люди. Мы можем придумывать правила, чтобы плохие парни не победили.
Несколько секунд он смотрит на меня с такой уверенностью, что я ему верю. Я поверю всему, что он скажет.
– Возможно, однажды мы сможем их изменить.
– Обещаешь?
– Обещаю.
* * *
Когда грозовые тучи заслоняют вдалеке солнце, по спине пробегает холодок. Море внизу свирепствует, а своенравные волны накатывают на шелковистый песок, создавая прочную и подходящую аналогию с тем, что тогда произошло. Той ночью я стоял на своей поляне, а в голове крутились слова Доминика. В их простоте и гениальности таился смысл решения всех проблем.
Изменить правила.
Его слова запустили необратимый процесс и породили мои первые заметки, первые образы для составления плана, и винтики пришли в движение.
После его смерти я ни слова ему не сказал, даже бывая на его могиле, потому что слова всегда подводили, я и сам чувствовал, как сильно его подвел.
Но на протяжении нескольких лет я молчал из-за других слов. Слова, сказанные Домиником в ночь его смерти, изводили сильнее остальных. Указывали на его размышления по поводу себя, своей судьбы. Даже те, кто не понимал его (а таких было немного), признавали, что в нем было нечто большее.
Я пока не знаю, верю ли в жизнь после смерти. Надеюсь, что для тех, кого люблю, существует место, в котором можно признаться во всем, что мы не смогли сказать тем, кого потеряли, – потому что мне многое нужно сказать.
Провожу руками по волосам, унимая жжение в груди.
– С прискорбием сообщаю, что в школе по-прежнему учатся пять дней в неделю. – Качаю головой и, прочистив горло, улыбаюсь. – Ты заставил меня приписать себе все заслуги как человеку, стоявшему за всем этим, но вспомни, как все началось, Дом. Сомневаюсь, что кто-нибудь поверит в то, что это предложил пятилетний мальчик, который увидел мир таким, какой он есть.
Задыхаюсь, когда в голове мелькают воспоминания о нем, закрываю глаза и сжимаю ладонью машинку.
– Я дал обещание, Дом, но, сдержав его, потерял тебя. И, вспоминая прошлое, не чувствую, что оно того стоило. Как бы эгоистично ни звучали мои слова, но я бы пожертвовал всеми нашими заслугами, просто чтобы тебя вернуть.
Братья навек.
Я так отчетливо слышу, как он произносит эти слова, что падаю в песок на колени. Словно Дом прошептал мне их на ухо. Закрыв глаза, молюсь, чтобы он побыл со мной еще немного, чувствуя, как по телу пробегают мурашки.
– Ты обладал такой интуицией, но… ты действительно знал? – Подавив комок в горле, не вытираю катящиеся по лицу слезы горя. – Я чертовски сильно скучаю по тебе. Каждый божий день. Каждый чертов день. И если мне суждено прожить без тебя долгую жизнь, думаю, меньшее, что я могу для тебя сделать, – это поблагодарить. Спасибо, Доминик. Спасибо. Черт. – Открыв глаза, смотрю в быстро темнеющее небо. – Д-думаю, если ты меня слышишь, оставь мне место на пассажирском сиденье. – Вспоминаю родителей, думаю о том, что они существовали словно вечность назад и совсем в иной жизни. – Надеюсь, ты с ними. Надеюсь, ты… – Позволяю горю охватить меня полностью, когда поднимается ветер. Разжимаю руку и вижу, как по ладони перекатывается машинка, и белые вспененные волны набегают на берег и отступают. Следом налетает сильный ветер, словно призывающий меня встать. Отряхиваю штаны, подхожу к волнорезу и ставлю на него голубя, олицетворяющего Дома.
– Я устал, Дом, так что ты присматривай за нами, хорошо?
Когда поднимаюсь на утес, дождь начинает хлестать в лицо, а за спиной гремит гром. От очередного порыва ветра ускоряю шаг навстречу будущему, но по-прежнему чувствую его рядом, поэтому говорю еще раз:
– У нас получилось, брат.
Спасибо вам, дорогие читатели. Без вас эта история не появилась бы на свет. Вы по-настоящему меня осчастливили, и я очень вам благодарна.
Майвенн, которой посвящена эта книга. Я безумно благодарна, что ты в суматохе жизни нашла время так скрупулезно перевести каждое слово на французский, чтобы книга стала еще лучше, насколько это возможно. Наша дружба – самое большое благословение, но меня поразила твоя преданность этому проекту. Я очень тебе благодарна, cherie [131], ты – редкое сокровище.
Донна, ты поддерживала меня с самого первого дня и продолжаешь это делать. Благодарю Господа за тебя. Ты великолепный человек, и я счастлива, что ты присутствуешь в моей жизни. Спасибо за безумно долгие часы, которые ты потратила на эти книги. Я никогда не забуду, скольким ты жертвовала, сколько недосыпала. Мы снова справились, mon bébé [132].
