не пробудились для следующего дня.
Тридцать минут уходит на то, чтобы добраться до Санни-Айлс-Бич, где ее жилой комплекс возвышается над остальными, одной стороной к городу, второй к океану. Это единственное жилое здание с отражающим стеклом снаружи. Когда я захожу в вестибюль, ночной менеджер оглядывает меня так, будто я сумасшедший по имени Добсон, только что сбежавший из дурдома.
– Миссис Каспен строго распорядилась никого не пускать, – чеканит он.
– Позвоните ей, – указываю на телефон я.
Позади меня раздается ее голос:
– Все хорошо, Ник.
Я оборачиваюсь, и она шагает мне навстречу. На ней белые штаны для йоги и худи из того же комплекта, капюшон низко надвинут на лицо, и из-под него выглядывают спутанные пряди, подчеркивающие встревоженное выражение. Я поступаю так, как кажется правильным: преодолеваю расстояние между нами и притягиваю ее к себе. Она прячет лицо у меня на груди, так что едва может дышать, и переплетает руки на моей шее вместо спины. Мы всегда обнимались именно так, невзирая на разницу в росте. Она называла это Ударом Сверху. В колледже она постоянно просила: «Удар Сверху, Калеб», – и окружающие пялились на нас так, будто я серьезно готовился врезать ей.
– Тебе страшно? – шепчу я ей в волосы.
Она кивает:
– То я и получаю.
Она звучит неразборчиво, поэтому я приподнимаю ее подбородок. Ее губы лишь в дюйме от моих. Я помню, какие они мягкие, и борюсь с порывом испробовать их на вкус. Что возвращает нас к самому насущному вопросу.
– Где твой муж, Оливия?
Она выглядит настолько опечаленной, что я мгновенно жалею, что вообще спросил.
– Не задавай этот вопрос сегодня, ладно?
– Ладно, – соглашаюсь я, не отводя от нее глаз. – Не хочешь позавтрокать?
Она улыбается, подлавливая меня на неправильном произношении. Раньше мы всегда произносили это слово именно так.
Мы.
Раньше.
Она нервно косится на выход из здания.
– Герцогиня, – говорю я, ободряюще сжимая ее предплечье. – Я с тобой.
Улыбаюсь ей совсем тонко.
– Это хорошо, – кивает она, – потому что, если он до меня доберется, у меня будут чертовы проблемы.
Я смеюсь над ее сухим чувством юмора и подгоняю ее к двери.
Где мы сталкиваемся с Кэмми.
– Какого хрена! – вскидывает руки вверх она. – Не знала, что у нас планируется такое долбанутое романтическое воссоединение!
Оливия прячет глаза за ладонью:
– Не осуждай меня.
Кэмми шлепает меня по заднице и обнимает Оливию:
– Я же говорила, что сразу приеду, не нужно было ему звонить.
– Я позвонила ему еще до тебя, – говорит Оливия. – С ним мне спокойнее, чем с тобой.
– Из-за его огромного члена, да? Он мог бы просто пошлепать им Добсону по лицу, и…
– Давайте на моей машине, – говорю я, открывая дверь. Кэмми карабкается мимо меня и распластывается на заднем сиденье. – Привет, Кэмми.
Она лучезарно улыбается, и я качаю головой. Лучшая подруга Оливии – ее полная противоположность. В голове не укладывается, как они могут дружить. Наблюдать за ними – все равно что смотреть на шторм при кристально чистом небе. В один момент они ссорятся, во второй – цепляются друг за друга, спасаясь от отчаяния.
– Вы только гляньте на нас, – говорит Кэмми. – Как славно, что все мы здесь сегодня собрались, как будто десяти гребаных лет лжи и дерьма никогда не было.
Я оглядываюсь на нее через зеркало заднего вида:
– Кто-то больно злой, да?
– Не-не… у меня все отлично. У тебя все отлично? У меня все отлично, – она скрещивает руки на груди и смотрит в окно.
Перевожу взгляд на Оливию – та тоже наблюдает за пролетающими мимо пейзажами, слишком увлекаясь, чтобы обращать внимание на нашу перепалку.
– Мы можем сегодня не собачиться, Кэм? – без особого энтузиазма говорит она. – Он здесь, потому что я сама его попросила.
Я хмурюсь, но научен опытом не уточнять, что между ними происходит, иначе это выльется в соревнование по воплям. Сворачиваю на парковку «Вафельного Дома». Оливия смотрит на мою руку, пока я переключаю передачи.
– Так что, ты и о Ноа ему рассказала, О?
– Заткнись, Кэмми! – огрызается она.
Я смотрю на нее краем глаза, не в состоянии побороть вспыхнувшее любопытство.
– Что именно рассказала?
Оливия резко разворачивается на переднем сиденье и грозит Кэмми указательным пальцем:
– Я тебя уничтожу.
– И зачем тебе это делать, если ты прекрасно уничтожаешь себя самостоятельно?
Я открываю дверь:
– Ммм, вафельки.
Они обмениваются еще несколькими язвительными репликами, пока я не обрываю их на полуслове:
– Никто не произнесет ни звука, пока каждая из вас не съест по пять кусочков чего-нибудь.
В двадцать лет они начинали ругаться, едва в их крови слегка падал сахар. Десять лет спустя ничего не изменилось. Накорми их, иначе они сожрут тебя. Как гремлины.
Они обе сидят с кислыми лицами, необычайно покорные, пока официантка не расставляет перед нами порции с завтраком. Я разрезаю свой омлет, наблюдая, как они медленно сбрасывают с себя оцепенение. Спустя несколько минут они уже смеются и воруют еду друг у друга из тарелок.
– Что говорит полиция, Оливия?
Она откладывает вилку и вытирает рот:
– После того, как я выиграла дело, он убедил себя, что так получилось из-за того, что я влюблена в него, и мы должны быть вместе. Так что он выбрался из лечебницы и, думаю, намеревается заявить свои права на невесту.
– Намечается тенденция, – говорит Кэмми со ртом, полным вафель. – Твои бывшие клиенты часто становятся одержимы тобой и разрушают сами себя.
Она слизывает сироп с пальцев и демонстративно смотрит на меня. Я пихаю ее в колено под столом.
– Ауч!
Оливия опирается подбородком на сомкнутые руки:
– Тебе не кажется, что Добсону подошло бы влюбиться в Леа?
Я пытаюсь не смеяться, честно, пытаюсь. Но эти ее мелкие колкости, какая же она все-таки…
Кэмми подозрительно щурится:
– Хватит на нее так смотреть.
Я молчу, потому что понимаю, что она имеет в виду. Подмигиваю Оливии. Моя бывшая жена обвиняла меня в том же самом. Когда я смотрю на нее, то не могу остановиться. Так сложилось с того дня, когда мы встретились под тем деревом. С тех пор любая красота напоминала мне о ней. Неважно, что это – это лишь отражение Оливии. Маленькая ведьма меня приворожила.
Я ловлю взгляд Оливии на себе и удерживаю его – мы замираем на добрые шесть секунд, сомкнутые друг с другом взглядом столь интимным, что в животе вспыхивает боль, когда мы вынуждены его прервать. Ее горло сокращается в попытке сглотнуть эмоции. Я знаю, о чем она думает.
Почему?
Изо дня в
