Порой, когда Генри приставлял свое лицо к лицу старухи, чтобы схватить какую-нибудь игрушку у нее из волос, она мурлыкала ему что-то на каком-то странном языке. Это был не тот язык сюсюканья и прицокивания, на котором разговаривали другие Большие. Порой, когда она так мурлыкала, Генри ненадолго прекращал свои поползновения и пристально смотрел на нее. Иногда он опускал ей на лицо свои руки и заглядывал глубоко в глаза, словно стараясь понять, откуда шел этот мурлыкающий звук.
Когда он пытался заглянуть ей в глаза, эти глубокие глаза всегда пугали Генри. У остальных его Больших глаза были не такие. Их глаза улыбались ему или смеялись. Взрослые сюсюкали, заигрывали с ним и делали глупые лица, чтобы его развеселить. Они восхищались всем, что бы он ни делал, даже если он просто смахивал свои игрушки с высокого стула на пол или еще что-нибудь в том же роде.
Старуха, конечно, тоже видела его. Все его видели. Но старуха видела больше, чем другие Большие. Когда он заглядывал ей в глаза, почти касаясь носом ее лица, ему вдруг начинало казаться, что он видит Другой Мир — мир, в котором не было Больших. То, что он видел, напугало и смутило его, он даже немного расстроился. Но он был неугомонный. Место, куда он пришел жить — там, где были его Большие, — постоянно давало ему занятия: у него было так много мест, куда нужно было доползти, так много всего, что нужно было укусить, так много всего исследовать! Когда он смотрел прямо в глаза старой женщины и видел в них Другое Место, он чувствовал себя смущенным и огорченным. В смущении он лупил себя по уху или огорченно тер лицо, как делал это, когда хотел спать. Иногда он издавал какой-то неопределенный звук, который был сразу и плачем, и смехом. Ему нужно было что-то, но он не знал, что именно. Он пробовал вспомнить Другое Место, но не мог. Он не понимал старуху, но все же хотел быть с ней. Смущенный, он укладывался к ней на колени и крепко хватался за рукав ее халата. Он позволял ей дать ему питье из бутылочки, пока великолепные звуки, которыми она управляла, плыли вокруг них. Часто, лежа так вместе со старухой, посасывая, он незаметно засыпал. А проснувшись, забывал о том, что видел в ее глазах. Обычно он стремительно уползал в другой угол комнаты и снова набрасывался на зеленое растение с горькими листьями.
22
Аврора очень уставала. В моменты усталости подбодрить ее мог только Генри. Когда приезжал Тео, она даже не пыталась отвечать ему, единственное, что она могла — это смотреть на него. Мелани приехала из Лос-Анджелеса, стиснула ее в объятиях и поплакала у нее на плече, но и на Мелани Аврора не могла уже реагировать. Приезжала еще какая-то женщина — кажется, это была Пэтси Карпентер, — но когда она уехала, Аврора не была уверена, что это была Пэтси Карпентер, и она даже не была уверена, что помнит, кто такая Пэтси Карпентер.
Генри стал единственным из людей, которых знала Аврора, кроме Марии. Эллен подумала, что, может быть, нужно было больше не привозить его. В конце концов, Генри — шалунишка, ему скоро исполнится годик. Он был не из тех, кто умеет относиться к другим с уважением, а Аврора была уже очень слаба. А ну как он случайно сделает ей больно?
Когда Аврора поняла, что у Эллен на уме, она написала в своем блокноте, собрав все силы, чтобы настоять на своем: «Привезите Генри!»
Эллен все же была в нерешительности: Аврора так слаба! Но Томми переубедил ее.
— Если Генри ей нужен, отвези его, — сказал он. — А может быть, они там чем-то приятным занимаются.
И он улетел в Бостон налаживать компьютерную систему в одном крупном банке. Эллен подумала, что она выбрала себе очень одинокую жизнь. Она попыталась помириться с Джейн, но та вела себя с ней плохо. Джейн не нравилось, что Томми был боссом в компании, которая была у них с Тедди. Она считала, что именно Тедди должен был быть хозяином, даже если он сам этого не хотел. Тедди вполне устраивала должность менеджера, и его никак не смущало, что именно Томми все считали компьютерным гением. Но это раздражало Джейн, а Тедди давно примирился с тем, что как только он становился самим собой, это раздражало Джейн. К счастью, это раздражало ее не настолько, чтобы она решила уйти от него.
23
Как-то Авроре целую ночь снился Генри. Ей так захотелось увидеть его! Утром она взяла свой блокнот и медленно нацарапала: «Реквием Брамса». Для Эллен это была непростая задача: ни у кого из членов семьи не было диска с брамсовским Реквиемом. Кроме того, и в большинстве магазинов в Хьюстоне диск уже распродали. Только с четвертого захода она нашла его в каком-то магазинчике. К тому времени, когда она приехала к Авроре, сериал, который смотрела Мария, почти закончился. День как-то не заладился. Эллен пыталась заставить Генри надеть шикарную французскую кепочку, которую она ему привезла. Красная кепочка ужасно шла ему, но он-то этого не знал, и ему было совершенно безразлично. Он все время стягивал ее с головы, норовя куснуть козырек. Скоро весь козырек покрылся пятнами от его слюней, и ничего шикарного в кепочке больше не было.
24
Генри был в хорошем настроении. Иногда старуха разрешала ему ползать вокруг, а потом включала свой звук. Ему было почти год и месяц, он неплохо ходил, но чтобы добраться куда-нибудь побыстрее, все еще предпочитал ползти. Он дополз до ванной, где стояла сделанная из черепахового панциря чашка для мусора, которую ему нравилось опрокидывать. Он на минуту-другую поднимал ее с пола, потом бросал опять на пол. Раздавался громкий звук, который ему очень нравился.
Когда он в очередной раз уронил чашку и та, ударившись об пол, зазвенела, из другой комнаты раздались звуки. На этот раз они были громкими и глубокими — самыми громкими и самыми глубокими из всего, что он слышал.
Генри отправился обратно на веранду посмотреть, что затеяла там старуха!
— Ого, как сегодня громко! — сказала Эллен Марии, когда от звуков Реквиема весь дом буквально задрожал.
Марии было грустно. Она понимала, что скоро у нее не будет работы. Скоро, наверное, у нее не будет такой светлой, чистенькой кухоньки, где можно смотреть любимые сериалы.
Старуха разрешила Генри вытащить у себя из волос большие гребни. Потом она взяла один из них и слегка причесала малыша. У него были вьющиеся волосики, и гребень его немного поцарапал. Генри улыбнулся. Он взял у старой женщины гребешок и попробовал причесаться сам. Но звук был такой громкий, что ничем нельзя было заниматься, кроме того, чтобы слушать. Он откатился на колени старухи. Он решил, что, видимо, она этого как раз и хотела, чтобы он забрался туда и слушал эти звуки вместе с ней. Она дала ему бутылочку, но звуки были такие громкие и интересные, что, сделав глоток-другой, он уронил ее. Никогда такого громкого звука он еще не слышал. Казалось, они звучали у него внутри, по крайней мере внутри они звучали так же громко, как и везде вокруг. Он посмотрел на старуху, пытаясь увидеть, есть ли звуки и внутри нее. Он начал сползать с ее колен, но тут она стала гладить его по волосам, и он остановился на полпути. Она положила руку ему ни животик. Великие звуки, казалось, исходили и из ее руки. Генри осторожно повернул большой перстень у нее на пальце. Тогда старая женщина сняла большой перстень с пальца и дала его ему. Он был золотой и зеленый. Генри стал засовывать его в рот, но старуха не разрешила. Она заставила его поднять кверху два пальчика, надела на них перстень и прижала его другой рукой. По тому, как она посмотрела на него сверху, Генри понял, что перстень был особым подарком и что у них двоих сейчас был какой-то особенный момент. Он лежал не шевелясь. Ему не хотелось что-нибудь испортить. В такой момент лучше всего было замереть. Пока он так лежал у нее на коленях, старуха еще прибавила громкости. Теперь ничего в мире не было, кроме этих звуков. Они стали всей его жизнью в этот их особый момент, и они были в этих звуках вместе. Старуха дала ему палец, и Генри взял его и крепко сжал.
