– единственная, кто заставляет меня стремиться к тому, чтобы стать лучшим человеком… лучшим – ради нее. Мне даже не нужно быть хорошим человеком; просто достаточно хорошим, чтобы она выбрала меня.
Мама смотрела совершенно безучастно.
– Забудь, – сдался я, поднимаясь. Она ухватилась за мое предплечье.
– Ты сообщил отцу?
Я поморщился:
– Нет, зачем?
– А брату?
Я покачал головой.
– Они согласятся со мной. Ты еще слишком молод.
– Но если бы я купил это кольцо для Сидни, никто бы меня моей молодостью не попрекал, не так ли?
Она прикусила нижнюю губу, и я вырвал руку из ее хватки.
– Отцу настолько сложно брать на себя обязательства, что он умудряется находить по женщине в месяц последние десять лет. Сет замкнутый невротик, который скорее проведет жизнь в одиночестве, чем смирится с тем, что кто-то оставил тарелку в раковине. Кому, как не им, раздавать советы по отношениям. И, просто к твоему сведению, это твоя работа – поддерживать меня. Все говорили тебе не разводиться с отцом и не выходить замуж за Стива. Где бы ты была сейчас, если бы прислушалась?
К концу моей речи она дышала так тяжело, что почти задыхалась. Я покосился на дверь. Нужно было выбираться отсюда, быстро. Хотелось быть рядом с Оливией. Увидеть ее, поцеловать.
– Калеб.
Я повернулся к ней. Для нас с братом она была хорошей матерью. Достаточно хорошей, чтобы уйти от отца, едва она заметила, насколько дурно он на нас влияет. Остальным она не казалась особенно добросердечной женщиной, но я ее понимал. Она резала словами, как ножом, и не стеснялась высказывать критику – распространенные черты среди людей с деньгами. Я и не ожидал, что она примет Оливию, но надеялся на менее банальную реакцию. Возможно, даже на то, что она преодолеет себя и вынужденно, но будет счастлива за меня, ради меня. Ее явная грубость начинала утомлять.
Она снова дотронулась до моей руки, легко сжимая ее:
– Я знаю, ты думаешь, что я поверхностна. Вероятно, так и есть. Женщин моего поколения учили не особенно задумываться о чувствах и просто делать то, что необходимо, не анализируя эмоции. Но я проницательнее, чем могу казаться. Она погубит тебя. Она нездорова.
Я мягко отстранил ее:
– Тогда просто не мешай ей губить меня.
Настоящее
Сначала я отвожу домой Кэмми. Выбираясь из машины, она целует меня в щеку и смотрит мне в глаза чуть дольше, чем положено. Я знаю, что ей жаль. После всех этих лет между мной и Оливией как может быть иначе? Я киваю ей, и она улыбается, поджимая губы. Когда я возвращаюсь в салон, Оливия наблюдает за мной.
– Иногда мне кажется, будто вы с Кэмми разговариваете не разговаривая, – отмечает она.
– Наверное, так и есть.
Остаток пути мы проводим в молчании. Чем-то это напоминает возвращение из похода, когда нужно было многое сказать, но ни одному из нас не хватило храбрости. Теперь мы старше, с нами столько всего произошло. Нам не должно быть так тяжело.
Я заношу ее сумки наверх. Она придерживает для меня входную дверь, когда мы выходим на ее этаж, так что я первым оказываюсь в фойе.
Отсутствие Ноа ощутимо – она будто живет одна. Воздух теплый, тут и там по квартире рассыпается аромат ее парфюма. Она включает кондиционер, и мы перемещаемся в кухню.
– Чаю? – предлагает она.
– С удовольствием.
На несколько минут я могу вообразить, будто это наш дом и она заваривает чай так же, как делает каждое утро. Наблюдаю, как она ставит чайник и достает чайные пакетики. Потирает заднюю часть шеи, ставит стопу одной ноги под колено другой, пока ждет, когда закипит вода; затем ставит передо мной стеклянную баночку с сахарными кубиками и миниатюрный кувшин с молоком. Я отворачиваюсь, притворяясь, будто вовсе не смотрел на нее. От этого появляется ощущение, будто я пронзил свое собственное сердце. Мы всегда говорили, что вместо обычного сахара у нас будут сахарные кубики. Она достает две чайные чашки из буфетного шкафчика, приподнимаясь на мысках, чтобы дотянуться до них. Я прослеживаю выражение ее лица, когда она кидает в мой чай четыре кубика, затем помешивает его и добавляет молоко. Я тянусь за чашкой прежде, чем она успевает отстраниться, и кончики наших пальцев соприкасаются. Ее взгляд устремляется на меня и тут же – прочь. Свой чай она пьет лишь с одним кубиком сахара. Минуты растягиваются между нами, и столешница начинает казаться все более интересной. Наконец я отставляю чашку в сторону – та звякает о поверхность блюдца. Между нами зарождается шторм. Возможно, именно поэтому мы так наслаждаемся затишьем. Я встаю, чтобы поставить обе чашки в раковину; споласкиваю их и убираю в сушильный шкаф.
– Я все еще хочу тебя, – сознаюсь я. Удивляюсь, что произнес это вслух. Понятия не имею, чувствует ли она то же самое, потому что стою к ней спиной.
– Иди к черту.
Сюрприз, сюрприз.
От меня ей за ругательствами не спрятаться. Я вижу, как она на меня смотрит. Когда мы случайно касаемся друг друга, меня одолевает сожаление.
– Я построил тот дом для тебя, – поворачиваюсь к ней я. – И не избавился от него даже после того, как женился. Нанял ландшафтного дизайнера и специалиста по бассейнам, обеспечил уборку раз в месяц. Зачем, по-твоему?
– Потому что ты дурак, который может отпустить прошлое только пока он женат, а в остальное время отчаянно цепляется за ностальгию.
– Ты права. Я дурак. Но, как ты видишь, дурак, который не может отпустить прошлое.
– Возьми и отпусти.
Я покачиваю головой:
– Нет-нет. В этот раз ты нашла меня, помнишь?
Она заливается краской.
– Почему ты позвонила мне?
– Кому еще я могла позвонить?
– Своему мужу, как вариант.
Она отворачивается.
– Ладно. Я боялась. Ты был первым, о ком я подумала.
– Потому что…
– Проклятье, Калеб! – она ударяет кулаком по столу так, что подскакивает ваза с фруктами.
– Потому что… – надавливаю я. Она думает, будто пугает меня своими вспышками гнева? Ну, разве что чуть-чуть.
– Тебе всегда нужно чрезмерно все проговаривать.
– Нельзя ничего проговаривать «чрезмерно». Проблемы возникают только из-за недостатка коммуникации.
– Тебе надо было заделаться психологом.
– Знаю. Не переводи тему.
Она прикусывает ноготь на большом пальце:
– Ты моя тихая гавань. Я иду к тебе, когда мне плохо.
Мой язык скручивается, заворачивается узлом, леденеет. Что я должен на это ответить? Я не ожидал ничего подобного. Возможно, больше ярости, больше отрицания, но не этого.
И тогда я схожу с
