руки.
Нет, нет, только не сейчас. Смилуйтесь надо мной, еще немного времени.
Прижимая меня к груди, Джошуа сел на диван. Он покачивал меня, глядя мне в глаза, которые я с огромным трудом удерживала открытыми. И он мне улыбался.
– Джошуа… нет…
– Отдохни…
Джошуа
Полный отчаяния, я прижимал ее к груди. Стискивал как безумец, каковым я и был. Слезы градом катились по щекам. До этого я плакал только дважды в жизни.
Когда умер отец.
И после того, как я прождал сутки на платформе вокзала.
А ведь я собственными глазами видел, как Мадди покупает обратный билет. Я был с ней. Как всегда. Ад – ничто по сравнению с двумя неделями ее отсутствия – и со всеми последующими годами, о которых я тогда не подозревал. Я был в ужасе от того, что при ней преодолел последний предел своей ненависти к матери.
Я пришел на вокзал, на свидание, которое мы назначили.
Пришел, как обычно, заранее. Это было частью обряда наших встреч. Я любил этот старый вокзал. Конечную станцию маршрута. Дальше ехать было некуда. Упавшие на лицо капли дождя раздосадовали меня, я хотел, чтобы Мадди встречало солнце.
Ожидание началось. Я стоял на платформе, на своем привычном месте. Мадди всегда садилась во второй вагон, в тот, что останавливается напротив выхода из вокзала. Мы покидали его как можно быстрее, взявшись за руки, снова касаясь друг друга после разлуки, затянувшейся, как всегда, слишком надолго. Дотронуться до нее. Ласкать ее. Быть в ней, потеряться в ее теле, которое не знало никого, кроме меня, чтобы уяснить себе, кто я такой. Желание нарастало, дыхание ускорилось, в воздухе плавал аромат ее духов, я мысленно обнимал ее, слушал ее стоны. Я хотел ее до смерти.
Раздался свист, и я вздрогнул. Она приближалась. Скоро мы опять будем вместе. Поезд въехал в вокзал и остановился. Открылись двери. Я улыбнулся. Мне было хорошо. Какое это наслаждение – чувствовать себя счастливым. Я искал Мадди среди пассажиров. Почему я не вижу ее? Почему она не выходит? Ее все не было, и я сражался с глухой тревогой. Может, она поменяла наши привычки, чтобы начать все с начала теперь, когда мы наконец-то освободились от моей матери? Мне хотелось в это верить. Я должен был в это верить. Я побежал к первому вагону. Никого. Я дошел до конца платформы, выискивая ее лицо среди других. Ее не было. Я долго расхаживал взад-вперед по платформе. А потом на ней не осталось никого, кроме меня. Мадди опоздала на поезд и не смогла меня предупредить. Она наверняка беспокоится обо мне. Но я справлюсь, не позволю себе сорваться в один из моих приступов злости. Мать не победит. Я себе в этом поклялся. И принялся ждать, не сходя с места, под дождем. Меня заливала вода. Я тонул.
Прибыли три поезда, и ни в одном ее не было. До самого последнего я надеялся, что увижу, как она бежит, бросается в мои объятия, огорчается из-за времени, потерянного нами. Она не приехала. Я простоял, словно каменная статуя, до завтра, упорно повторяя про себя нелепое предположение, что я пришел на день раньше – может, у меня и впрямь помутился разум. Но она так и не появилась. Смирившись, я ушел с вокзала, вернулся домой и запер дверь.
Приговор вынесен. Я ее потерял. По собственной вине. Значит, я буду ждать ее возвращения, ждать, пока она меня простит.
И она проявила великодушие.
Где все те боги, чьи чудеса нам нахваливали? Кто те мерзавцы, которые вернули ее мне, заодно лишив жизни? Кто посмел навязать ей столько страданий? Я не мог отвести от нее глаз. Гладил ее лицо, руки, мои пальцы прикасались к ее губам – я торопился поймать ее дыхание. Она была такой красивой, вопреки тому, что смерть уже завладевала ее телом, усыпляла душу и воровала ее у меня. Почему не забирали мою душу? Ведь расплачиваться положено мне, а не ей. С кем поторговаться, чтобы обменять себя на нее? Пусть придут, и я паду к их ногам, жертвуя собой, чтобы выкупить ее. Мадди заслуживает того, чтобы увидеть, как стареет ее дочь. В отличие от меня, который все разрушает. Мой сын только выиграет, если меня не станет. Лучше бы у него был другой отец. Почему он родился от меня, а не от хорошего мужчины со здравым рассудком?
– Папа?
– Мама?
– Лиза, стой здесь, я пойду выясню…
Кто это говорит? Кто нарушает ее покой?
– Папа? Папа? Ты меня слышишь?
Меня ослепил свет. Я повернул голову и ладонью защитил от него лицо Мадди. Передо мной вырос Натан, он собирался приблизиться к ней. Я крепко прижимал ее к себе. Он осторожно коснулся моей руки, словно опасаясь бурной реакции.
– Мы забеспокоились, папа, потому что в доме не зажегся свет. А уже стемнело. Мы подумали, что…
– Как она? – голос спрашивающей прерывался.
Этот голос я уже слышал. Сам того не желая, я вернулся к действительности, от которой так хотел сбежать. Ничто не должно было нарушить наше последнее свидание, перед тем как мы совершим большой прыжок. И тем не менее горе, которое звучало в этом голосе совсем рядом со мной, оторвало меня от Мадди. Я увидел перепуганные глаза ее дочери.
– Она спит, Лиза, спит, – успокоил я ее, и мои слова прозвучали на удивление бесстрастно и кротко.
Она бросилась к нам и упала на колени. Улыбнулась сквозь слезы, погладила мать по голове, потом внимательно всмотрелась в меня.
– Она такая безмятежная, умиротворенная… спасибо, Джошуа. Она играла на рояле с вами?
Я покачал головой.
– Когда она проснется, она должна сыграть в последний раз… Заставьте ее… Это нужно для нее, для вас… она ни разу не подошла к инструменту, с тех пор как покинула вас.
Мой охваченный трепетом взгляд перепрыгнул на спящую Мадди. За что она себя наказывала? И что такого сделал я?
– Она сыграет, Лиза, обещаю тебе.
– Спасибо… А теперь мы вас оставим. И скажите ей, что папа, Сюзанна и Анита уже едут.
Я крепче прижал к себе Мадди, это было сильнее меня. Я не хотел, чтобы они забрали ее у меня.
– Они знают, что она с вами. Вас никто не разлучит. Они, как и я, просто хотят с ней попрощаться.
Я кивнул и разжал свои объятия – ради Лизы. Она наклонилась к матери и нежно
