О Боже, — Дорсдай с фрау Винавер! Они кланяются. Идут дальше. Я слишком любезно ответила па поклон. Да, совсем не так, как всегда. О, что я за человек такой!
— Да ведь твоя папироса не курится, Эльза.
— Так дай мне еще раз закурить. Спасибо.
— У вас прелестная шаль, Эльза, к черному платью она удивительно подходит. Однако пора теперь и мне переодеться.
Лучше бы ей не уходить, я боюсь Дорсдая.
— А к семи часам я пригласила фризершу, она работает бесподобно. Зимой она живет в Милане. До свидания, Эльза. До свидания, Поль.
— Имею честь кланяться, фрау Мор.
Ушла. Хорошо, что хоть остался Поль.
— Можно мне немного посидеть с тобою, Эльза? Или я мешаю твоим мечтам?
— Отчего — моим мечтам? Может быть, моей действительности.
Это, в сущности, не значит ничего. Лучше бы он ушел. Мне ведь нужно говорить с Дорсдаем. Вот он все еще там стоит с несчастною фрау Винавер, он скучает, я это вижу по его лицу, он хотел бы подойти ко мне.
— Разве существует у тебя такая действительность, которой нельзя мешать?
Что он говорит? Пусть убирается к черту. Отчего я так кокетливо улыбаюсь ему? Я ведь совсем не о нем думаю. Дорсдай поглядывает в нашу сторону. Где я? Где я?
— Что с тобою сегодня, Эльза?
— Что ж бы со мною было?
— Ты загадочна, демонична, обольстительна.
— Не говори вздора, Поль.
— Прямо теряешь голову, глядя на тебя.
Что он говорит? Как он говорит со мною. Он красив. Дым моей папиросы путается у него в волосах. Но теперь он мне не нужен.
— Ты так пренебрежительна ко мне. Почему же, Эльза?
Я не отвечаю ничего. Он мне не нужен теперь. Я придаю лицу мое несносное выражение. Только бы не болтать с ним больше.
— Твои мысли где-то в другом месте.
— Это, пожалуй, верно.
Он для меня что воздух. Замечает ли Дорсдай, что я его жду? Я не смотрю в его сторону, но знаю, что он смотрит на меня.
— Ну, будь здорова, Эльза?
Слава Богу. Он целует мне руку. Этого он обычно никогда не делает.
— До свидания, Поль.
Откуда у меня этот томный голос? Он уходит, повеса. Вероятно, ему нужно еще как-то сговориться с Цисси насчет сегодняшней ночи. Желаю много удовольствия. Я надеваю шаль на плечи, встаю, выхожу из отеля. Становится уже немного прохладно. Жаль, что я свое пальто… Ах, я ведь его сегодня утром повесила в швейцарской. Я чувствую взгляд Дорсдая у себя на спине, сквозь шаль. Фрау Винавер теперь поднимается к себе в комнату. Откуда же я это знаю? Телепатия.
— Пожалуйста, господин портье…
— Ваше пальто, фрейлейн?
— Да, пожалуйста.
— По вечерам уже немного прохладно, фрейлейн. Это у нас так сразу делается.
— Благодарю вас.
Выйти ли из отеля? Конечно, как же иначе? Во всяком случае — направиться к дверям. Теперь входят люди один за другим. Господин в золотом пенсне. Высокий блондин в зеленом жилете. Все они смотрят на меня. Она мила, эта маленькая из Женевы. Нет, она из Лозанны. В сущности, совсем не так прохладно.
— Добрый вечер, фрейлейн Эльза.
О Господи, это он. Я ничего не скажу о папе. Ни слова. Только после обеда. Или я отправлюсь завтра в Вену. Пойду сама к доктору Фиале. Отчего мне сразу не пришло это в голову? Я оборачиваюсь с таким видом, словно не знаю, кто у меня стоит за спиною.
— Ах, господин Дорсдай.
— Вы еще вышли прогуляться, фрейлейн Эльза?
— Не прогуляться, только походить немного взад и вперед до обеда.
— Еще почти час впереди.
— В самом деле?
Воздух совсем не такой прохладный. Горы — синие. То-то бы весело было, если бы он вдруг сделал мне предложение.
Все-таки нет на свете красивее уголка, чем этот.
— Вы находите, господин фон Дорсдай? Но пожалуйста, не говорите, что воздух, как шампанское.
— Нет, фрейлейн Эльза, это я говорю только начиная с двух тысяч метров высоты. А здесь мы на высоте не больше шестисот пятидесяти метров над уровнем моря.
— Разве так велика разница?
— Разумеется. Бывали вы в Энгадине?
— Нет, еще ни разу. Так воздух там действительно похож на шампанское?
— Пожалуй. Но шампанское не мое любимое вино. Я предпочитаю эту местность. Одни ее леса чего стоят!
Какой он скучный. Неужели он этого не чувствует? Он, очевидно, не знает как следует, о чем со мною говорить. С замужней женщиной это было бы проще. Скажешь маленькую непристойность — и беседе дан толчок.
— Вы еще долго останетесь здесь, в Сан-Мартино, фрейлейн Эльза?
Идиотизм! Отчего я так кокетливо поглядываю на него? А он уж улыбается известным образом. Нет, какие же дураки мужчины!
— Это зависит отчасти от планов моей тетушки.
Это ведь неправда. Я могу и одна поехать в Вену.
— Вероятно, до десятого.
— Матушка ваша, должно быть, еще в Гмундене?
— Нет, господин фон Дорсдай. Она уже в Вене. Вот уже три недели. Папа тоже в Вене. Он в этом году позволил себе только одну неделю отдыха. Мне кажется, процесс Эрбесгеймеров отнимает у него очень много времени.
— Могу себе представить. Но ведь ваш отец — единственный человек, способный спасти Эрбесгеймеров… Успехом надо считать уже и то, что дело это вообще рассматривается как гражданское.
Это хорошо, это хорошо.
— Мне приятно слышать, что и у вас такое благоприятное предчувствие.
— Предчувствие? В каком смысле?
— Да в том, что папа выиграет этот процесс.
— Этого я не сказал бы с уверенностью.
Как, он уже идет на попятный? Это ему не удастся.
— О, я верю в предчувствия. Представьте себе, господин Дорсдай, как раз сегодня я получила письмо из дому.
Это было не очень ловко. Он делает несколько озадаченное лицо. Ну, дальше, дальше, без запинки. Он хороший, старый друг папы. Дальше, дальше. Теперь или никогда.
— Господин фон Дорсдай, вы только что так мило расспрашивали о папе; с моей стороны было бы просто некрасиво не быть с вами совершенно откровенной.
Какие он делает телячьи глаза? О Боже, он о чем-то догадывается. Дальше, дальше.
— Надо вам сказать, что в этом письме и о вас речь, господин фон Дорсдай. Это письмо — от мамы.
— Вот как?
— В сущности, очень печальное письмо. Вы ведь знаете наши обстоятельства, господин фон Дорсдай.
Ради создателя, у меня слезы в голосе. Дальше, дальше, теперь уж нельзя отступать. И слава Богу.
— Коротко говоря, господин фон Дорсдай, мы опять запутались.
Теперь он охотнее всего удрал бы.
— Речь идет о пустячной сумме. Право же, о пустячной, господин фон Дорсдай. И все-таки, мама пишет, что все стоит на карте.
Я несу какую-то дичь, словно дура.
— Но успокойтесь же, фрейлейн Эльза.
Это мило сказано. Но это еще не значит, что он должен был прикоснуться к моей руке.
— Так в чем же дело, собственно говоря, фрейлейн Эльза? О чем пишет мама в своем печальном письме?
— Господин фон Дорсдай, папа…
У меня дрожат колени.
— Мама пишет, что папа…
— Но ради Бога, Эльза, что с вами? Не хотите ли вы… Вот на эту скамью. Можно накинуть вам на плечи пальто? Воздух немного прохладен.
Вот я сижу вдруг на скамье. Кто эта дама, что проходит мимо? Совсем не знаю ее. Только бы мне не нужно было дальше говорить! Как он смотрит на меня! Как мог ты от меня потребовать этого, папа? Это было, папа, нехорошо с твоей стороны. Но теперь уже ничего не поделаешь. Надо было мне переждать обед.
— Ну, фрейлейн Эльза?
У него шатается монокль. Это выглядит глупо. Ответить ли ему? Но ведь надо ответить. Так скорее же, чтобы это осталось позади. Чем же я рискую? Он ведь папин друг.
— Ах Боже, господин фон Дорсдай, вы ведь старый друг нашего дома.
Это я очень хорошо сказала.
— И, вероятно, не удивитесь, если я вам расскажу, что папа опять оказался в очень трагическом положении.
Как странно звучит мой голос! Я ли это говорю? Может быть, это сон? Вероятно, и лицо у меня теперь совсем необычное.
— Это меня и вправду не слишком поражает. В этом вы не ошиблись, фрейлейн Эльза, как ни жаль мне согласиться с вами.
