За столом тоже не произошло ничего, что дало бы Абрахаму повод для какого-либо выступления. Обед проходил тихо, мирно, и все были довольны.
Видя, как хмелеют окружающие, Абрахам беспечно пил вместе с ними, и, по мере опьянения, яркие картины боев во имя социальной справедливости тускнели в его воображении; звон бокалов и вилок заглушал воинственный марш рабочих колонн.
Абрахам встал и с бокалом направился к отцу — выпить особый тост, как было заведено с давних пор.
Увидя это, профессор сам поднялся из-за стола и отвел сына к окну, где они могли поговорить наедине.
— Я знал, что ты подойдешь ко мне, родной мой, дорогой мой мальчик! — задушевно сказал профессор и положил левую руку на его плечо.
Абрахам был тронут и что-то пробормотал, Но отец продолжал:
— В нашем мире действительно очень многое можно назвать недостойным фарсом; но нельзя недооценивать значения добрых и дружественных отношений между рабочими и работодателями! Уверяю тебя, чем искреннее будут эти отношения, чем лучше они укрепятся…
— Отношения с рабочими не укрепляются посредством шампанского и серебряных сервизов! — вызывающе ответил Абрахам. Он решил быть верным своей идее и говорил совершенно серьезно.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил отец и притянул его к себе за руку.
— Я ведь был сегодня там, среди рабочих, отец!
— Я видел тебя.
— И я примкнул к ним, я всецело согласен с ними. Они группируются вокруг меня!
— Ты основал организацию? — спросил отец холодно.
— Нет… Никакой организации… То есть, вернее, никакой настоящей организации… Но мы сплотились, понимаешь, от всего сердца… искренне поверили, видишь ли… — Абрахам смутился и покраснел: ему показалось, что роль его во всей этой истории только смешна.
Но лицо профессора просветлело и даже совсем засияло.
— Отлично! Это замечательно умно с твоей стороны, Абрахам! Так именно и должно быть! Теперь по крайней мере мы гарантированы от нелепых организаций, которые объединяют одиночек.
— Вот именно, — подтвердил совсем растерявшийся Абрахам.
— Да, да! — продолжал профессор. — Эти организации только на руку людям с мелкими страстишками, как, например, — профессор доверительно шепнул на ухо сыну, — как, например, вон тот наш уважаемый друг, директор банка Кристенсен!
Абрахам засмеялся, польщенный тем, что отец вместе с ним подшучивал над самым влиятельным человеком в городе, сидевшим во всем своем величии в нескольких шагах от них.
— Знаешь, на кого он похож сзади, папа? На слона! — шепнул Абрахам.
— Да, ты прав, — засмеялся профессор. — Но все-таки нам не следует стоять в сторонке и смеяться над нашими достойными гостями. Спасибо тебе, Абрахам! Ты сделал мне сегодня очень ценный подарок: в твоем искреннем доверии я вижу как бы возрождение доброго старого времени и надежду на счастливое будущее. Передай своим друзьям искренний привет от меня!
Отец и сын пожали друг другу руки и пошли каждый к своему месту за столом, где скоро общая веселость захватила их.
Абрахам весь вечер был вне себя от радости и светлых надежд. Когда гости разъехались, он на руках отнес Клару вверх по лестнице, в спальню.
Он чувствовал, что вступил в жизнь, бросился в борьбу своего века, и главное, что убеждало его в правоте и победе, — отец, оказывается, согласен с ним! Этот умный, удивительный человек — его отец!
VII
Карстен Левдал сидел в своем кабинете. Три высоких окна выходили в сад, окружавший дом, старинный тихий сад с густыми липами, закрывавшими окружающие дома. Летом от них в большую комнату падал зеленый спокойный свет, а зимой белый снег блестел на узловатых стволах и на дорожках сада, но которым почти никто не ходил; иногда пробегала только кошка соседа, осторожно ступая по чужим следам и отряхивая лапки.
Массивный письменный стол темного старого дуба без всяких украшений стоял посреди комнаты. Письма и бумаги были разложены с двух сторон аккуратными пачками, а на зеленом сукне, прямо перед хозяином, стоял великолепный бронзовый письменный прибор — богиня счастья на земном шаре с венком из дубовых листьев в руках. Это был подарок товарищей — членов правления «Фортуны»; сбоку лежал белый бювар с букетом цветов, нарисованных собственной рукой фру Клары.
Вокруг стен стояли рядами тяжелые массивные стулья, дальше — шкаф и диван, затем опять стулья; стены были сплошь увешаны моделями кораблей, морскими видами, планами и фотографиями фабрики.
Толстый темно-зеленый ковер, лежавший на полу зимой и летом, заглушал шаги, что делало большую комнату еще торжественней. Тяжелые портьеры отделяли кабинет хозяина от конторы, где толпились маклеры и агенты. Только пользовавшийся особым доверием Маркуссен мог в любое время входить в кабинет, осуществляя связь конторы с принципалом.
Здесь не осталось и следа от кабинета врача и ученого. Карстен Левдал сделал решительный шаг: он стал купцом душой и телом. Спекулятивные операции заинтересовали и захватили его, он гордился тем, что стоит во главе крупнейшего предприятия в городе.
Жизнь его всегда складывалась так, что он оказывался почти всегда первым. Как глазной врач, он быстро вышел на первое место и оставил эту профессию прежде, чем слава его успела померкнуть.
Но затем он почувствовал себя одиноким со своими литературными и научными интересами среди людей практической жизни. Особенно после смерти жены он все чаще и чаще чувствовал потребность чем-нибудь заполнить пустоту жизни, и у него постепенно появился интерес к коммерческим делам. Эти новая деятельность совершенно захватили его.
С юношеской горячностью Карстен Левдал возглавил множество новых предприятий, как из-под земли появлявшихся везде, куда только он ни ступал. Он давал работу крупным людям и людям незначительным и устраивал благополучие большого количества сограждан.
Солидный капитал его жены, состоявший главным образом из акций и государственных займов, он положил в разные банки, что давало ему возможность брать нужные для оборота деньги по векселям.
Став первым директором фабрики, он упорядочил выпуск и обращение акций — «векселей „Фортуны“», как их в шутку называли в конторе. Когда Абрахам приступил к исполнению своих обязанностей на предприятии, состояние дел поразило его четкостью и размахом.
«Векселя» обильно струились не только из конторы Карстена Левдала. Можно сказать, что деньги поступали легко, но труднее было понять, откуда они поступали. При заключении сделок ни у кого не было реального золота, только масса стремительно текущих бумаг. Это напоминало поток, расширявшийся и несущий на своих кратковременных волнах все надежды людей. В этом нетерпеливом ожидании выгоды и заключалось удовольствие.
Все в городе волновались, все хотели заработать, и не было плана, который нельзя было бы осуществить. Что бы ни замыслил предприимчивый человек: отправиться на Шпицберген за партией шляп или начать разработку медных промыслов в горах Довре, строить пароходы или часовни, откачивать воду или арендовать цирк, — стоило только пойти в величественную контору Левдала, развить свой проект, назвать несколько имен — и можно было организовать акционерное общество, открывался новый кредит, и новый ручеек ценных бумаг весело устремлялся вперед, соединялся с большим потоком и исчезал в шумном движении.
Жена директора банка Кристенсена пережила немало тяжелых минут. Муж ее отступил в тень: это было ясно! Левдал всюду на первом месте, и лишь после Левдала упоминался Кристенсен, который раньше всегда был первым!
Но самому директору банка представлялось, что он просто ушел на покой, как мог бы сделать любой член его касты. Он не замышлял никакой оппозиции, и каста в полном единении решала все большие и мелкие вопросы. Она управляла всеми акционерными обществами, заполняла все вакансии, управляла банками, и помогала себе и своим ближним, и не подпускала близко тех, кого не следовало. Члены касты в праздничной обстановке охотно провозглашали тосты за здоровье своих коллег и друзей и с удовольствием выслушивали ответное «ур-ра!» в честь самих себя.
В касту были включены, как драгоценные украшения, и чиновники, — перед ними заискивали, им льстили; но они в свою очередь укрепляли капитал всеми способами — все они: и таможенные чиновники, и судьи, и те, кто ведал разделом наследств, — вплоть до пасторов, произносивших надгробные речи.
В конечном счете деньги были единственным центром, вокруг которого все вертелось. Все добровольно подчинялись деньгам. И они, только они давали право человеку выступать с самостоятельными мнениями.
Карстен Левдал откинулся на широкую спинку кресла и с удовольствием огляделся вокруг.
Теперь он мог только улыбаться, думая о том времени, когда в своей гордости ученого презирал «торгашей». Он изведал теперь то наслаждение, которое проистекает из сознания власти над многими людьми. Всеобщее подобострастие, деньги, влияние — все это наполняло его жизнь и льстило его самолюбию больше, чем холодное признание и почтение ученого мира, которое до сего времени удовлетворяло его.
