Старший по команде взобрался на чердак и через щель между листами кровельного железа рассмотрел в свой старый цейссовский бинокль двух парней в камуфляже, рассматривавших замок через мощные военные монокуляры. Они слегка замаскировались - один был в черной куртке поверх камуфляжа, а другой - в серой, но из-под курток торчали глушители, миллиметров на девять, прошибающих любую бронезащиту, что очевидно выдавало спецназ. Да и лица у этих ребят были очень специальные, не местные лица, а у одного из них он без особого удивления обнаружил в ухе серьгу. Если бы он не видел таких ребят в Боснии, то вполне мог бы помахать им рукой и пригласить на чашку кофе - они выглядели, если бы не оружие, как пара студентов, откуда-нибудь из Упсалы. Но он видел их в Боснии и точно знал, для чего они сюда пришли. Его старый пистолет и “ижевка” не шли ни в какое сравнение с их автоматическими винтовками, поэтому следовало использовать военную хитрость, следовало создать у волчат впечатление, что в этот курятник можно залезть и вырезать его, ничем не рискуя. Он усмехнулся, слезая с чердака - у него была приманка, способная заставить пустить слюни даже матерого волка.
Через несколько минут приманка стояла голая, обливаясь ледяной водой под ослепительными лучами солнца, а охотник скрадывал дичь со своего наблюдательного пункта. Разумеется, он не рассчитывал, что разведчики спустятся с горы, чтобы наброситься на Бранку - он рассчитывал, что увидев, как вольно она себя ведет, они решат, что в доме нет мужчин или во всяком случае, таких мужчин, которых следует опасаться. Когда лица рейнджеров расплылись в совершенно мальчишеских улыбках, он их даже слегка пожалел, но тут же подавил в себе неуместное чувство.
Парни дождались, пока Бранка закончит свою гигиеническую процедуру, а потом один из них, оставив оружие напарнику, направился к замку. Охотник, якобы случайно выглянув во двор, встретил его радушной улыбкой, понимая, что второй номер целится ему в лоб.
- Здрясте, - сказал разведчик, улыбаясь в ответ. - Тьюрист, Италии, - он постучал себя пальцем в камуфлированную грудь. - Заблюдился, - и добавил, переходя, почему-то на немецкий. - Их бин Альпинист.
- О! - понимающе закивал, уходя с линии прицела, охотник, простой горный житель и старенький папа очаровательной дочки. - Прошу заходить. У меня есть телефон.
Озираясь и не переставая с придурковатым видом улыбаться, рейнджер прошел вслед за ним в апартаменты. Охотник не совершил ошибки, но он недооценил волчонка, повернувшись к нему спиной, чтобы взять лежащий на камине радиотелефон. Грохнул выстрел, и, мгновенно обернувшись, он увидел падающего рейнджера с обнаженным ножом в руке и Бранку с дымящимся ружьем, стоящую в дверном проеме. Все, как оно всегда и бывает, пошло не по плану. Он выдернул из-за пояса пистолет, из которого собирался по-тихому пристрелить разведчика и сунул его в руки Бранке: - Стой у двери! - а сам, выхватив у нее ружье и патронташ, метнулся на чердак. Существовало очень мало шансов, что номер второй не услышал выстрела из охотничьего ружья. Теперь, если он профессионал, то уйдет к руководству для доклада. А если дурак - то придет сюда, чтобы осуществить акт возмездия.
Номер второй оказался дураком, каким на его месте оказался бы любой нормальный солдат - он пошел выручать напарника или то, что от него осталось. Охотник понимал, что номер второй не будет атаковать через открытое пространство двора, а зайдет с торца здания, где не было ни окон, ни дверей и где лес подходил почти вплотную. Но дырявая насквозь крыша именно в торцевой своей части оказалась вполне целой и ему пришлось выламывать доски стволами ружья, а когда он отогнул кусок ржавого железа, то встретился глазами с номером вторым. Они выстрелили одновременно и оба промахнулись. А пацан с серьгой в ухе оказался совсем не глуп и не попытался уйти в лес - он бросился в мертвую зону и моментально исчез из сферы досягаемости. Теперь его следовало ожидать внизу, из одного из десятка окон или через дверь. Андрей понимал, что если парень войдет внутрь, поливая все впереди себя из автоматического оружия, или если у него есть гранаты - тогда все, хана. Поэтому он сломя голову бросился вниз, чтобы встретить его на входе.
Он считал себя опытным человеком, и не без оснований. Но то, что он увидел внизу, парализовало его, как маленькую девчонку, которая увидела раздавленного машиной котенка. Собственно, сначала он услышал визг. Такой визг, какой бывает, когда режут свинью. Потом он увидел Бранку и этого несчастного парня - они выглядели, как любовники. Потом, в луче солнечного света, падающем из распахнутой двери, он увидел розовый веер крови. А потом он понял, что Бранка, обхватив солдата руками и ногами, перегрызает ему горло.
Он очень хорошо знал, что такое ненависть. Но нельзя так убивать человека - даже врага. Он сделал шаг назад, поднимая стволы, и упал, сильно ударившись задницей об пол. Он ненавидел себя, но ничего не мог с собой сделать - ноги подкосились. Бранка поднялась на ноги, ее черный комбинезон почему-то был спущен до пояса, по подбородку, между грудей, по животу текла кровь, глаза у нее были совершенно белыми, она повернулась и вышла в распахнутую дверь, в сияние солнца, а солдат несколько раз вздохнул, как бы засыпая, и умер.
Вечером он сидел у пылающего камина, смотрел в огонь и пил коньяк. Бранка спала на диване - совершенно бесшумно, как будто ее и не было.
Обыскав убитых рейнджеров, он не нашел у них средств связи, что было и понятно - диверсионные группы обязаны хранить радиомолчание, а мобильная связь здесь бездействовала. На них не оказалось никакой амуниции - значит, они находились не далее, чем в нескольких часах ходу от базы. До сих пор никто не пришел посмотреть, что случилось, значит, они находились в свободном поиске, а вторжение начнется с часу на час. После того, как операция начнется, их руководству будет не до двух пропавших солдат. Это не значило, что их не будут искать вообще. Искать будут, но после того, как войска развернутся в местах дислокации. Было очевидно, что НАТО не собирается воевать с украинской армией, оно займет стратегически важные пункты, чтобы оттуда контролировать страну - так было и в Боснии.
Он принял меры к сокрытию трупов, после чего задумался, что делать дальше? И пришел к выводу, что делать не надо ничего. Какая разница, где ожидать судьбу? До города была неделя пешего хода, если не замерзнешь по дороге, а в городе у него не было ничего - ни денег, ни средств к существованию. Какая разница, где издыхать от голода - на улице или в лесу? Война ничего не изменила в его жизни - он всегда находился в состоянии войны со всем миром. А замок как был, так и продолжал оставаться оптимальной базой для выживания - идти все равно было некуда.
Потому он сидел и пил коньяк - пока еще был коньяк, решив продолжить жизнь партизана - усталый интеллигент с пистолетом в кармане, пишущий книгу в горной глуши, присматривая за дочкой, которая иногда загрызает насмерть живых людей.
Бранка пошевелилась и села на диване. Большую часть дня они провели хлопотно, сжигая униформу рейнджеров, закапывая трупы подальше от своего логова и устраивая в доме тайник для оружия. Теперь он первые прямо взглянул ей в глаза. Глаза снова стали зелеными, а кровь с губ она уже смыла или слизала, но алыми продолжали оставаться губы и мраморно-белым было ее античное лицо, и золотом светилась голова - насколько же паршив был этот мир, если такие девки превращаются в диких животных? Она улыбнулась, зубы блеснули в алом рту.
- Ты часто пьешь один?
- Почти всегда.
- Ты похож на моего отца, только красивее. Но ты так же, как и он, бреешься один раз в неделю, да?
- Иногда и реже.
- Ты исколешь мне всю грудь своей щетиной, - она посмотрела ему в глаза таким же наглым, блядским взглядом, который он уже видел.
- Так же, как твой отец? - спросил он.
- Да.
- Я не собираюсь тереться о твою грудь.
- А обо что ты собираешься тереться? - с этими словами она широко раздвинула колени и провела рукой между ног.
- Ты вызываешь у меня отвращение, - сказал он вдруг и с огромным удивлением, почти с ужасом увидел, что ее глаза наполняются слезами.
Она резко встала и, пройдя к газовой плите, занялась приготовлением кофе. А он посидел еще некоторое время, отвернувшись к огню в камине, затем зажег свечи и взялся, было, за книгу, но вскоре отложил ее в сторону - текст перестал быть озорным и относительно удобочитаемым, перейдя в очень невразумительное техническое руководство по “кроветворению”.
Он закурил сигарету и задумался, откинувшись в кресле. По здравому рассуждению следовало предположить, что дилетантские попытки нацистов, равно как и всех иных ревнителей “чистоты крови”, уходили своими корнями в очень глубокое прошлое. А раз так, то повторяясь из века в век, они не могли не дать какого-то опыта - позитивного или негативного. Позитива, очевидно, не наблюдалось. Очевидно. Но, таким же очевидным было и то, что позитивный опыт, получаемый в ходе борьбы за доминантность, если он был, то обязан был быть секретным. А негативный - очевидным. В целях сохранения секретности. Умный человек прячет лист в лесу. Вырастив из зерна всеобщего равенства пышное древо демократии, можно было не только надежно упрятать лист, но и весьма удобно устроиться на ветвях самого древа.
